Леонид Нетребо - Черный доктор

Точнее, она была языческой поклонницей и языческой богиней одновременно, потому что поклоняясь — творила.

Она рассказала, что появилась в этой очередной, не единственной, жизни из утонувшего в горах и озерах детского приюта, родившись «в никогда», без имени, фамилии, будучи — как она была уверена — южной славянкой, израильтянкой, гречанкой, крымской татаркой… Раньше, слушая Капины рассказы, Роман воспринимал историю ее происхождения как зыбкую сумму маленьких притчевых подробностей, многие из которых трудно было принять за реальность, настолько они повторяли соль мифов и легенд, книжную фантазию чьих-то снов, грез, миражей.

Позже, через несколько месяцев после свадьбы, готовый поверить в любое чудо, если только оно исходило от Капы, он уже задавался вопросом: может быть Капитолина в этих причудливых биографических полусказках озвучивала тысячелетнюю память собственных генов и нейронов?..

Теперь он уверен: она пришла из всего… Из того, чему они оба поклонялись, что всегда окружало Романа и окружает сейчас, — и никуда никогда не исчезнет.

На третью ночь, небритым бессонным безумцем бродя среди бесцветных траурных соседей и родственников, он догадался вернуться в летнее, залитое свежим сиянием утро… Нет, там, конечно, не было Капы — он спокойно осознавал: не могло быть, — но там должно было остаться то, что в череде прочей жизни ее окружало, на чем она задерживала свое чудотворное внимание, чему давала жизнь, и частью чего вследствие этого становилась.

Роман закрыл глаза и присел на корточках у стены.

…Он вошел в ханский замок.

…Он недолго ждал, притаившись за колонной. Княжна, журчаще причитая на непонятном языке, прижав маленькие смуглые ладошки к мокрому лицу, всхлипывая, простучала мимо серебряными каблучками, скрылась за поворотом замкового лабиринта…

Он впервые за трое суток устало засмеялся. Открыв глаза, заметил на себе осуждающие взгляды, прикрыл губы ладонью, борясь с предательской улыбкой. Да, формы, формы!.. нужно было соблюдать условности в мире форм. Нужно немного подождать, не проявлять радости, не торопиться. Непрошеные безликие гости скоро уйдут. Он только что понял, как и чем Капитолина вернется к нему, это главное, он подождет…

… Капитолина придет к нему из прошлого, в которое, оказывается, Роман может свободно возвращаться, из тех оживленных картин, куда, благодаря ее прижизненному волшебству, стал он вхож. Он вспомнит каждый день, от крымского закатного вечера до душной, глухой, опустошающей больничной ночи, проживет их заново, непременно находя там все счастливое, радостное, что не успел заметить в первой их с Капой жизни. А когда придет весна, Капитолина с Ингой, уже нынешние, будут окружать его ежеминутно и бесконечно, это самое важное, — они будут пробуждать его звенящим рассветом, смеяться полуденным солнцем, грустить вечерним туманом, шептать ночным тополем… Действительно, ведь это так просто: они были, значит не могут исчезнуть бесследно.

Языческие боги ничего не делают зря, у них для всего есть полезное предназначенье…

Роман, господин своей жизни, отворачивался от бытия. Настоящее уходило — но: осознанно. Оно уже только иногда проявляло себя назойливо-заботливыми родственниками с осуждающими глазами, испуганными жалеющими соседями, трамвайной суетой, магазинными прилавками, немытой посудой… Но все это, постепенно, контролируемо, как ему казалось, уходило на более дальний, менее видимый и реже появляющийся план. Это было движение, значит это была жизнь, но его, Романа, необходимая только ему, жизнь. Такая логика его успокаивала, наполняя смыслом его сознательный уход в себя — в Капитолину, в Ингу. В прекрасное прошлое и призрачное настоящее…

Правда, чем дальше, тем чаще к нему приходило… Нет, не сомнение, его навещал, появляясь откуда-то сбоку, как будто плавным эхом от сумрачных стен… вопрос… Это был вопрос-тональность, иногда даже вопрос-настроение… — и только, потому что Роман никогда не давал ему дорасти до глупого вопроса-слова, фальшивого вопроса-значения из более ранней жизни, к которой без тех, тогдашних, Капы и Инги уже не было никакого смысла обращаться.

Наконец, в самом начале одной из длинных, душных ночей, во влажном, вязком и плотном, как жирная гончарная глина, но черном, забытьи вопрос приснился. И он был словом.

…Роман испугался, подумав, что слово зазвучит или напишется, но оно, неумолимо приближаясь, против ожидания, оставалось невидимым и немым. Однако, будучи таковым, безболезненным, все же вошло в сознание Романа, и там проявило себя.