Юлия Сысоева - Записки попадьи - особенности жизни русского духовенства

Погребение священников по чину отличается от погребения мирян. Федор Михайлович Достоевский в «Братьях Карамазовых» очень подробно описывал погребение старца Зосимы, цитируя при этом церковный большой требник. Но старец Зосима был в произведении великого писателя иеросхимонахом, а погребение монашествующих отличается от погребения мирских священников, поэтому я думаю, что стоит пойти по стопам Федора Михайловича, еще раз процитировав большой требник, дабы читатель почувствовал язык и красоту богослужебной книги.

Егда кто от мирских священников отъидет ко Господу, приходят три священницы (священника. — Ю. С), и снемлют его со одра, и полагают на земли на рогозинине. И понеже не подобает измовену быти (то есть не омывают. — Ю. С), обнажену от священников, отирают его с елеем (маслом. — Ю. С.) чистым.

Таже одевают его обычными его одеждами: потом же во всю священническую одежду, и покрывают лице его воздухом (воздух, окончание на последний слог, — это такой плат, применяемый в богослужении. — Ю. С), и полагают святое евангелие над ним. Таже приходят священницы облачены во священническия одежды…

А далее начинается последование погребения.

Лицо почившего священника не открывают, открытыми во гробе остаются только кисти рук, к которым прикладываются прощающиеся. Над новопреставленным (так в православии называют недавно умершего) читают Евангелие, а не Псалтирь, как над мирскими. Чин погребения мирян от чина погребения священников отличается настолько, что одновременное погребение с мирянами становится невозможным.

Хочу рассказать о двух родных братьях, священнике и епископе, несколько лет назад внезапно ушедших из жизни — наверное, очень сильно любили друг друга, — и об их матери, которая похоронила двух сыновей в один год.

Если ехать на машине по Волоколамскому шоссе из центра, то почти у самого МКАДа, среди серых и пыльных автосервисов, шиномонтажей, гаражей да ангаров, среди унылой промзоны и постоянно грохочущей железной дороги, стоит великолепный храм красного кирпича, украшенный изысканными цветными мозаиками. Сбросив скорость и присмотревшись, возле самой алтарной апсиды можно увидеть массивный крест черного камня. Под крестом этим покоится прах первого после эпохи разорения настоятеля, который почти десять лет восстанавливал этот храм из разрухи и запустения.

Семья, о которой пойдет речь, настолько известна в московских церковных кругах, что было бы нелепо рассказывать о них с измененными именами, да и сами они никогда не скрывали от людей своей жизни. Наталья Николаевна, мать почивших, сама уже написала несколько книг о своей жизни и о детях.

Семья эта так многочисленна, что ее можно по праву назвать не просто семьей, а уже целым кланом и образцом патриархальных священнических семей.

В далекие послевоенные годы девушка из московской профессорской семьи (семья была глубоко верующей) полюбила юношу, сына простого деревенского дьякона, репрессированного в годы гонений. Девушку звали Наталья Пестова, а юношу Владимир Соколов.

Они поженились, и девушка, ставшая Натальей Николаевной Соколовой, оставив институт и горячо любимых родителей, переехала к мужу в подмосковное село Гребнево, в маленький деревенский дом, где кроме них жили свекровь и семья брата мужа. В этом селе она провела двадцать лет, родив мужу пятерых детей и претерпев немало скорбей и трудностей. Со временем муж ее стал известным московским настоятелем и всю жизнь, до самой кончины прослужил в храме Адриана и Наталии в Бабушкине. Дети их, три сына и две дочери, все пошли по церковной линии. Два сына стали священниками, один избрал монашество и впоследствии удостоился даже епископской чести, обе дочери стали регентами в храме, одна из них — женой священника. Все, кроме сына-монаха, обзавелись многодетными семьями.

Младший сын, отец Федор, был самым многодетным из всего клана Соколовых — супруга подарила ему девятерых детей за восемнадцать лет совместной жизни.

Познакомился он с будущей своей матушкой все на той же семинарской кухне. Жена его родом из Белоруссии, из бедной крестьянской многодетной семьи. С раннего детства привыкла она к труду. Абсолютно тихое, смиренное и безропотное создание, она обладала веселым нравом и легким характером. Почти четверть века назад она оставила свою семью и уехала работать в семинарию в поисках духовного служения и личного счастья, где и обрела горячо любимого супруга, которого называла Федечкой и перед которым всю жизнь преклонялась, безропотно неся тяготы священнической жизни и материнской доли.