Валерий Алексеев - Стеклянный крест

– Будут, – ответил я и не без удовольствия отметил, что по брюзгливому лицу Гарика промелькнула тень тревоги. – Первый: а почему, собственно, ты? Кто тебя назначил?

– Обстоятельства назначили, дорогуша, – с облегчением ответил Гарик. – Нравственную выдержку, по состоянию на сегодняшний день, проявил один только я. Не исключено, конечно, что ядро сколотить не удастся. Но тогда, извини, можно будет сделать вывод, что вы все вокруг меня представляете, так сказать, фоновую группу.

Наглость этого маньяка не знала пределов.

– Больше вопросов нет, – сказал я и поднялся.

– Как это нет? – добродушно ухмыльнулся Гарик. – Первый был, а второго нет? Спрашивай, не стесняйся.

Я подошел к двери, приоткрыл ее, остановился на пороге, обернулся. Гарик смотрел на меня с широкой улыбкой, обнажив свои белые и золотые зубы. Внезапная мысль заставила меня содрогнуться.

– Да, кстати, – изменившимся голосом проговорил я, – ты мою Анюту здесь не видел?

– Твою Анюту? – ликуя, переспросил Гарик. – Это Птунчика, что ли? С ума ты сошел, что ей здесь делать? Будешь звонить – привет от меня передай. Так и скажи: "Дядя Гарий Борисович целует тебя в обе жопки".

Скрипнув зубами, я стерпел, но дал себе слово, что это в последний раз. Я душевнобольной – и не обязан больше терпеть.

– А где здесь телефон? – через силу спросил я.

– Да везде, хоть отсюда звони.

На столе у него стоял плоский, как бухгалтерский калькулятор, телефонный аппарат с автоответчиком, на табло мигал красными цифрами предыдущий набранный номер.

– Или ты будешь предаваться дистанционной супружеской любви? – не унимался Гарик, наслаждаясь моей растерянностью. – Тогда извини, мы стесняемся.

Видимо, я не спросил его о чем-то неприятном, болезненном, и на душе у Гарика было хорошо.

– Ладно, пойду от себя попробую, – сказал я небрежно.

Прикрыл за собою дверь – и побежал.

Я бежал по ослепительно белому коридору, сопровождаемый волной музыкального света, из толстых стен сочилось безумие. Телефон, повторял я, ровно дыша на бегу, как это мне в голову не пришло? Телефонный аппарат у нас с Анютой был один, а розетки я установил три, еще в холостяцкие свои годы, когда моя квартира мне казалась огромной. Обыкновенно мы держали аппарат в прихожей на обувном ящике, но бывало, что Анюта забирала его к себе. В тот вечер (вчера! будем называть это условно "вчера") я перенес аппарат в свою комнату, мне должна была звонить редактриса Лиза, большая любительница лунных телефонных бессонниц. Не возражали против ночных звонков и мои кафедральные дамы: сами поздние птахи, они, бывалоча, звонили мне и в половине второго ночи, чтобы сообщить, что у такой-то Ляли Ивановны засопливела внучка, а значит, кто-то должен выйти завтра с ранья вместо нее. Кто-то – естественно, я, относительно молодой и абсолютно бездетный. Случалось и так, что среди ночи я был вынужден утрясать расписание с обидчивой параллельщицей, которая, видите ли, глаз не может сомкнуть, потрясенная несправедливостью: у нее на неделе целых три "окна", а у меня только два. Позабыл я о телефоне лишь потому, что вчера поставил аппарат на пол, чтобы он не мешал мне раскладывать бумаги. Положим, письменный стол исчез вместе с гранками и стоявшей на нем аппаратурой, но телефон остался на полу, я отчетливо помнил провод, тянувшийся через всю комнату, когда мы с Иваном Даниловичем разговаривали. Я бежал и радовался, что вчера мне пришла в голову гениальная идея перенести телефон к себе: если бы я оставил его в прихожей, он пропал бы безвозвратно, как сама прихожая со всем ее содержимым.

Рывком распахнув свою дверь, я влетел в комнату- и ноги мои онемели. Телефонный аппарат, тускло-графитовый, дремал на полу и, казалось, вымурлыкивал во сне: "Мы-ы, мы". Стараясь не спугнуть, я сел с ним рядом, поставил его к себе на колени. Он был старенький у нас, захватанный и разбацанный, наборный диск заедало на каждой цифре, за исключением единицы. Странно было набирать свой номер на своем диске, и лишь с третьей попытки мне это удалось.

– Ой, кто это? – живо и радостно спросил голос Анюты.

Анюта, провинциальная, не умела разговаривать по телефону, вместо "алло" она говорила "Кто там?", я дразнил ее "Почтальон Печкин".

– Кто это? – повторила Анюта.

Из трубки до меня доносился чудовищный рев, истошные, хоть и однообразные, женские крики.

– Кошмар какой-то, ничего не слышно. Подождите, сейчас приглушу.

В трубке затарахтело: очевидно, Анюта бросила ее на обувной ящик. Через минуту утробный рев и взвизги утихли.