Рю Мураками - Танатос

«Почему ты спала с этим парнем?» — спросил учитель, и я сказала, что он был красив, и мои слова будто молнией поразили учителя:

«Ах вот как, — прошептал он, — потому что он красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ах вот как, потому что он был красив, ты спала с ним, потому что он красив, ты спала с ним, потому что он красив, ты спала с ним, потому что он красив, спала с ним, потому что он красив, ты спала с ним, потому что он красив»,

- весь вечер он повторял эти слова, и каждый раз, когда он их произносил, я видела, как они вылетали из него в виде маленьких сгустков энергии… он был глубоко задет, и нам не оставалось ничего, как разойтись. «Ну вот, все и закончилось», — подумала я.

Окончив свой рассказ, актриса села на край постели и произнесла: «Спокойной ночи». Она даже не взглянула на меня, ее взор был прикован к морю, расстилавшемуся за окном. Потом она, совсем как ребенок, скользнула под одеяло, и я услышал ее мерное дыхание. Был уже час ночи. Мне захотелось как следует выпить. Я открыл холодильник, но там оказалось только пиво, и мне пришлось спуститься в бар.

Я проглотил два стакана семилетнего рома безо льда. Глотку приятно обожгло, но алкоголь не вызвал ни малейшего эффекта. Бар находился в глубине пустынного в это время холла. С моря дул ветер, потолок, в сущности, отсутствовал, но как только я подумал, что эта женщина спит недалеко отсюда, в одном из номеров, мой желудок словно окатила горячая волна.

— Но что означает эта бесконечная история?! — вскричал я по-японски и заказал себе третий стакан. В течение всей речи этой актрисы я не мог шевельнуть и пальцем, как будто был связан по рукам и ногам. Но даже если вся эта история не имела никакой связи с реальностью, словно бы рассказчица заблудилась в чужих мирах, я все равно был не в состоянии хотя бы заткнуть уши или сделать вид, что не слушаю ее. Сколько времени длился ее рассказ, или, вернее сказать, спектакль, который она разыграла передо мной, перед своим единственным зрителем? Я не помнил, в котором часу мы вышли из резиденции Дюпона де Немура. Даже сам факт посещения ресторана почти стерся из памяти. Она произвела впечатление на посетителей, значит, мы действительно обедали там. И тем не менее рассказывая свои истории, она не обращалась при этом ко мне. Слушатели ее не волновали. Она говорила не для того, чтобы что-нибудь сообщить. В конце концов, я не знал, что она на самом деле думала о Язаки, у меня же не было собственных мыслей на этот счет. А эта, другая, Кейко Катаока, — стоило только вспомнить ее голос, как все мои чувства отшибало напрочь, и я не ощущал даже вкуса рома. Как ее голос и манера речи могли вызвать такую тревогу, такое ощущение конца света? Это было не то явственное ощущение потери контроля над собой, когда понимаешь, что твоя уверенность пошатнулась, но все-таки пытаешься взять себя в руки. Нет, тут мне казалось, что сейчас должно произойти что-то чрезвычайно важное в моей жизни, но я почему-то остался в стороне; словно весь мир, кроме меня, был в курсе происходящего; словно жалость осталась единственным чувством, которое можно было ко мне испытывать; словно я стал наипрезреннейшим существом во всей вселенной, и кто-то указывал мне, что я должен быть доволен своей участью. А эта актриса принадлежала к Тем, Кто Знает Это. Конечно, пока она жила в Париже, она никому не рассказывала эту историю, и не потому, что там никто не понимал по-японски, скорее тогда она была совсем другой личностью. Разумеется, у нее было множество любовников или просто друзей, знавших ее как актрису. В Париже ей незачем было задаваться вопросом, присущ ли ей на самом деле мазохизм. Я же смог хоть немного понять ее и Кейко, потому что прожил некоторое время на Кубе. И садомазохизм здесь был абсолютно ни при чем, скорее дело было в человеческой энергетике.

Кубинцы обладают такой энергией, о какой японцы не имеют даже представления. Они просто не в состоянии понять этого. История кубинцев, потомков иммигрантов и рабов, насыщена насилием и жестокостью. Революция позволила распространить свою энергию на всю нацию в целом. Они выжили благодаря своему динамизму и присущей этому народу силе. Япония, страна, где я родился и жил в течение двадцати с лишним лет, напротив, существует на принципе подавления динамизма личности ради сохранения единства коллектива. К тому же у японцев отсутствует концепция выживания. Я никак не могу понять этого. Без сравнительного инструментария невозможно выявить специфику отдельной вещи. Поэтому нельзя узнать японскую специфику, не сравнивая Японию с другими странами. У нас, в Японии, можно жить, не стараясь выжить. Если ты принадлежишь к какой-нибудь группе или иной общности, признаваемой другими, пусть даже и не занимающей видного положения, то можешь считать себя достойным гражданином. При этом та самая личностная энергия, необходимая для выживания кубинцам и почти бесполезная в Японии, здесь будет скорее бременем и может обернуться против самого человека. И станет невозможно ни любить себя, ни уважать, а останется лишь презрение к собственной личности. Японец, добивающийся не только группового признания, но и признания его личности, потерпев неудачу, будет всю оставшуюся жизнь ненавидеть себя. Я знаю, о чем говорю, ибо это как раз мой случай. Конечно, тогда я не мог знать это наверняка, но мне удалось уехать из Японии и поселиться в стране с другой шкалой ценностей, что позволило мне освободиться от ненависти к самому себе. Эта актриса, Кейко Катаока и Язаки находились точно в таком же положении, но при этом были одинаково связаны совместным сексом и работой. Конечно, я допускал, что такие люди могут существовать, и, глядя на японских артистов, работавших за границей, не раз замечал, что они живут в каком-то особом, отдельном мире. А теперь лично столкнулся с одним из них (вернее, с одной). Бесконечный ее монолог не был импровизацией. Должно быть, она повторила его про себя сотни раз, сотни раз прокрутила его в голове. Она говорила ровно, без пауз, так как знала весь текст наизусть. Содержание ее рассказа само по себе было довольно необычно, но все же главным в нем было одиночество — одиночество, которое и позволило ей создать этот потрясающий спектакль. Ко мне подошел пожилой бармен: