Рю Мураками - Танатос

Женщина повторяла без конца: «Я прилетела на Кубу, чтобы разобраться в собственном безумии». Худа она была невероятно. Остановившийся, невидящий взгляд, что-то вроде улыбки, затаившейся в углу рта, — она мне сразу показалась сумасшедшей. Сюда, в Варадеро, она прилетела прямым рейсом из Барселоны. Ее документы и туристическая карта были в полном порядке, но миграционному отделу она показалась подозрительной. А поскольку от Варадеро, где я жил, рукой подать до аэропорта, то меня пригласили в качестве переводчика.

Я живу на Кубе уже полтора года. Снимаю дом в Варадеро, это всего в двух часах езды от Гаваны. Местные жители кичатся тем, что их городок самый лучший курорт на всем острове Свободы. Здешний аэропорт даже принимает международные рейсы. По профессии я фотограф, но доходов от работы мне все равно не хватает, несмотря на всеобщую дешевизну. Поэтому я часто выступаю и в роли гида-переводчика для японских туристов.

В Гаване проживает с десяток японцев, включая работников посольства, а здесь, в Варадеро, насколько мне известно, я вообще один. Есть еще японские иммигранты во втором или третьем поколении, предки которых прибыли сюда для строительства резиденции и парка, принадлежавших Дюпону де Немуру.

Сам же я — странник, бродяга с «Никоном» и «Лейкой» на плече. В принципе я не такой уж милый и услужливый. Услужливому и милому человеку двадцати шести лет от роду на Кубе просто не выжить. Куба, во всех смыслах, страна «жесткой линии», и эдакий хлюпик там моментально свернет себе шею. Если бы эта приезжая, по словам служащих, явно «с приветом», была бы мужчиной, то черта с два погнал бы я свой старенький «мерседес» с трехсоттысячным пробегом в аэропорт. И если бы она показалась мне не очень похожей на актрису, которой она отрекомендовалась, то я бы без колебаний посоветовал работникам миграционной службы послать ее куда подальше, а потом преспокойно отправился бы домой.

Но, хоть она и выглядела весьма странно, она была настоящей красавицей. Она была настолько тонка, что ее глаза казались огромными. Мало того, мне показалось, что от нее исходило какое-то напряжение, или то было чувство собственного достоинства, не знаю.

— Кто вы? Вас учитель вызвал?

— Нет, я просто живу здесь недалеко.

Это были первые слова, которыми мы обменялись. Офис миграционной службы совершенно не проветривался, линолеум местами был разорван, и это напоминало больницу. Воняло потом, в воздухе висел дым и чувствовался крепкий запах местных сигарет, которые курили служащие бюро. Как только меня ввели, женщина попыталась что-то объяснить на французском языке, которого не знал никто из присутствующих. Впрочем, если бы кто-нибудь и владел французским, то все равно не понял бы ничего из того, что она говорила.

— Соблаговолите сказать учителю, что я прилетела сюда одна, чтобы разобраться в собственном безумии. Я должна сделать это.

Ее усадили на стул, сваренный из металлических трубок. Она не выказывала ни малейшего страха; ни дрожи, ни слез — ничего такого. Что удивительно, ни ее лицо, ни затылок, ни ее блузка с длинными рукавами совсем не намокли от пота.

— Я не понимаю, о чем говорит эта женщина, — сказал мне один из офицеров. — Все, что мы хотим, это знать, сколько времени она пробудет на Кубе и когда улетает отсюда. Ну а так как ее виза в порядке и мы знаем название ее гостиницы… нам ничего не остается, как отпустить ее.

На Кубе чиновники любого ведомства очень серьезны. Они в десять тысяч раз честнее своих мексиканских и в сто миллионов раз — своих колумбийских коллег. И они никогда не ждут и не требуют взяток.

Я спросил у женщины:

— Вы приехали сюда на отдых?

— Кто вы? Вас вызвал учитель? Он сказал, что приедет за мной в Варадеро. Правда, может быть, он мне и не говорил этого, впрочем, это не важно, я далека от мысли причинять ему беспокойство, разумеется, я… я… а где мы, собственно, находимся? Здесь? Нет, вы не обязаны отвечать мне, я прошу вас, не отвечайте, плевать мне на учителя, я всегда веду себя как чокнутая.

Мне следовало оставить в покое эту женщину и немедленно ехать домой. И мне ни за что не следовало впутываться в эту историю. Нужно было лишь сказать офицеру, что у нее помутился рассудок и что я ничего не могу поделать. А потом выйти вон из этой конторы, вернуться к себе по дороге, идущей вдоль берега моря, а дома перед сиестой выпить бутылочку «Атуэй-17», самого крепкого пива в мире, как говорят кубинцы, и забыть обо всем.