Канта Ибрагимов - Седой Кавказ

После вступительного слова председателя парламента Чеченской Республики прозвучал новый национальный гимн. Главный старец Докуев Домба-Хаджи торжественно вынес на сцену Коран. К стоящему в стороне микрофону поднялся президент-генерал, зачитал текст присяги. Грянула овация и возгласы: «Аллаху акбар! Дала декъал войла хьо!» *

Прямо в зале раздалось несколько выстрелов.

– Не стреляйте, не стреляйте! Это театр!

– Какой театр?!

– Пошел вон! Мы лучше построим.

Объявили, что Президент выступит перед гвардейцами на балконе.

Народ повалил к выходу, началась давка, крик. Самбиев бросился к своему пути, а там дверь заперта. С основной массой через главный вход его буквально выдавили наружу. На улице все содрогается от оружейных залпов. Арзо поднял голову, прямо над ним с балкона театра президент и Докуев приветствуют ликующую толпу, машут, улыбаясь, руками.

От выстрелов заложило уши. Кого-то ранило в голову: два-три человека склонились над пострадавшим, остальные не обращают внимания – революция без жертв не бывает. Крупная пулеметная гильза больно, до крови, ударила в голову Арзо, зажав ссадину, он побежал прочь. По проспекту идти было бесполезно, и он подался сквозными дворами.

– Да как это можно в небо стрелять? – на ходу слышит он голоса столпившихся старушек. – Ведь они в Бога стреляют, ангелов отгоняют, чертям путь расчищают.

– Что ты городишь? Ведь это салют, такая традиция.

– Откуда – традиция, что-то я этого не знаю? Сегодня в беззащитное небо стреляют, завтра в нас начнут. Ведь оружие не для торжеств, для убийства создано.

– А вдруг этот свинец обратно на головы упадет? Домой пойду.

– Ой, Боже, прости нас, не гневись затмению разума! Не ответь нашей земле тем же.

Аптека закрыта, витрина разбита, прохожая женщина объяснила, что понятие «аптека» – не созвучно свободе, лекарства, как и все остальное, на рынке.

У Зеленого рынка Арзо остолбенел: прямо у входа сидит Пасько, в той же одежде, не изменившийся, перед ним глиняные горшки для цветов.

– О-о, здравствуй, здравствуй, Самбиев! – отвечая на приветствие, Пасько подал холодную, склизко-влажную руку. – Как дела? А я вот горшки продаю.

Неестественно широко улыбается Пасько, улыбка не идет его кислому, грубому лицу.

– Так кому ж ныне горшки, цветы нужны? – удивился Арзо.

– Ой как нужны, – только сейчас Самбиев заметил новое у бывшего начальника – два ряда металлических зубов. – Ведь новая жизнь идет, а цветы как символ – революция продолжается! Постой, постой Самбиев, ты когда освободился? Тебя столько людей спрашивают.

– Кто спрашивает? А откуда вы знаете, что я сидел?

– Все знаю… Хе-хе… Так как тебя найти?

– Я в Ники-Хита.

– До сих пор в Ники-Хита? Так ведь у тебя квартиры Цыбулько в городе.

– Это в прошлом, – выдавил жалкую улыбку Самбиев, – ну я пойду, а то базар закроется.

– Ага… А постой, Самбиев. На обратном пути подойди, – дело есть.

В отличие от остального мира, рынок цвел: все, что хочешь, что душе угодно – от черной икры до снарядов к танку, лишь бы деньги были. Арзо базары не любил, не торгуясь, купил мясо, овощи, хлеб. С лекарствами оказалось сложнее – все есть, но срок годности отсутствует.

Когда, подзадержавшись, Арзо вышел с рынка, Пасько уже не было. Вечерело, народ спешно разбегался по домам, укрытиям. Самбиев двинулся напрямую через дворы, и тут совершенно случайно его взгляд выхватил горшки. Он вернулся, глянул внимательней в вентиляционную яму дома – прикрытая газеткой разбитая корзина, в ней виднеются горшки. Арзо огляделся, вдалеке – сгорбленная, вороватая фигура Пасько, руки в карманах кожаной куртки. Ноги сами понесли Самбиева вслед, он не бежал, он летел скорой иноходью.

Впереди массивное здание бывшего горкома КПСС, за углом скрылась фигура Пасько, буквально секунд через десять за угол высунул голову Самбиев – никого. Арзо бегом вдоль торца здания, перед ним пустынная улица, редкие прохожие, Пасько не видно. Он оглянулся, обрешеченный вход в подвал здания горкома, на старой двери ржавый замок, на первый взгляд, вряд ли здесь в ближайшее время был человек. Однако, приглядевшись, увидел на запыленной лестнице свежий, чуточку влажный от грязи след. Замок только накинут, дверь металлическая, массивная, с трудом открывается, приоткрыл: сплошной мрак, застоялая сырая вонь, вдалеке прорезь света. Тычась о лопаты, метелки и прочий инвентарь, ощупью он медленно дошел до полоски света, долго подсматривал, осторожно расширил полоску, никого нет, вошел. Большое, освещенное, безоконное помещение, работает принудительная вытяжка, запах табака, краски, туши, селедки. В углу, на кумачовых флагах СССР свалены зеленые флаги Чечни. Под потолком красные транспаранты коммунизма, более свежие синие – демократов, и совсем свежие зеленые – свободной нации. Текст почему-то один и тот же, даже трафареты и шрифт не меняют. На стене сплошняком висят портреты классиков марксизма-ленинизма, членов Политбюро, Ясуева и в блеске свежей краски – первого президента.