Иван Шевцов - Любовь и ненависть

На кухне Алексей Макарыч, вообще-то не очень жаловавший Ларионова, а тут просто возмущенный его поведением, говорил:

— В меру глуп, в меру груб и беспредельно скуп. Вот так всякий раз — придет, напьется и еще на такси денег попросит. Васе он не друг, но Вася этого не видит или видит, да не хочет признать. И говорить ему бесполезно. Пока сам не поймет, пока этот друг не поставит ему синяк. Не на лоб, так на душу. Это еще больней. Он уже имел на этот счет много неприятностей. Когда-то в молодости Вася был очень доверчив и плохо разбирался в людях. Часто ошибался. Друзья его порой оказывались совсем не теми, за кого он их принимал. Тогда он бросился в другую крайность — перестал вообще доверять людям. Никого к себе в душу не пускал. Так и жил один, без друзей. Без семьи. Нелегко ему было. Вы представляете, Ирина Дмитриевна, один. С его характером. И травлю выдержал в одиночестве. Поражаюсь. Потом вот этот случай в такси. Ларионов спасал прежде всего себя. Попутно и Васю вытолкнул из машины. А теперь герой: спаситель! Вася расчувствовался, что-то у него лопнуло в душе. Открылся перед Аристархом. А он не тот человек, нет, Ирина Дмитриевна, я в людях разбираюсь, не тот он!

Я много видела пьяных мужчин. Одни вызывали чувство жалости, другие — брезгливости, третьи — негодования. Ларионов вызывал чувство стыда и горького разочарования.

В гостинице я не сразу уснула. На мой вопрос: "Что ты скажешь о знаменитом фотографе?" — Андрей ответил с горьким вздохом:

— За Шустова обидно. Гнал бы в шею этого нахлебника.

— Спаситель… — вспомнила я иронию Макарыча.

Я думала о Василии, о трудной его судьбе, о друзьях, которые изменяли ему, о годах одиночества, о борьбе за внедрение в практику метода вакуумтерапии. Нравилась мне его цельность характера, непреклонная, мужественная последовательность. Но почему он не создал семью? Я не могла понять, в чем тут дело, — такой умный, талантливый…

В комнате был полумрак от уличных фонарей. Из приглушенного репродуктора лилась бесконечная, как река, как дорога в тундре, однообразная и очаровательная мелодия Равеля, его знаменитое и, мне думается, не тускнеющее от времени «Болеро». Я не знаю, что еще создал этот композитор, как и вообще ничего о нем не знаю — кто он, откуда и когда жил. Но его «Болеро», в котором, кажется, нет начала и нет конца, мелодию, рождающую в душе моей картины знойного Востока, я готова слушать всегда…

— Почему он не женится? Ты не спишь? — спросила я Андрея.

— Нет, я думаю, — отозвался он без видимого желания отвечать на мой вопрос.

— О чем?

— Да все о встречах в кабинете Струнова: о студенте Маклярском, об ученом, погибшем при странных обстоятельствах.

Он мне рассказывал об этом сразу же после возвращения от Струнова. Выходит, вечер, проведенный у Шустовых, Ларионов со своим высоким покровителем — все это не оставило следа ни в памяти, ни в сердце его. Я знаю, Андрей умеет проходить мимо всего случайного, несущественного. Он любит сосредоточиваться лишь на том, что его глубоко тронуло, запало в душу и разум. Тогда он начинает анализировать, всесторонне взвешивать, изучать. Что же так поразило его воображение у Струнова? Почему именно эти случаи — убийство таксиста и загадочная гибель ученого? Хотя я ничего загадочного не находила: действительно, купался пьяный, утонул. Мало ли таких случаев. И почему он не ответил на мой вопрос? Это уже совсем бестактно по отношению ко мне.

— Андрюша, ты не ответил на мой вопрос.

— Извини, пожалуйста. Ты о чем?

— Почему Шустов до сих пор не женится?

— Ну… не знаю, не спрашивал. Разве это так важно?

— Да нет, просто любопытно, в чем дело? Ведь он такой, по-моему, одинокий, что и Аристарху рад.

Кажется, он уже меня не слушал. Во всяком случае, не поддержал разговора. Мысли его были заняты другим. И вдруг:

— Аринка… Ты меня хорошо знаешь?

Я насторожилась выжидающе.

— Странный вопрос. Конечно. Я так думаю.

— А что ты на это скажешь… — он сделал многозначительную, таинственную паузу, — если я пойду работать в милицию?

Всего я могла ожидать, только не этого. Нет, я совсем не против его работы в милиции: по мне, он пусть где угодно работает, если только работа эта доставит ему радость. Меня поразило другое: он, еще вчера с такой едкой иронией отвергавший деликатное предложение Струнова, сегодня уже согласен надеть милицейскую форму.

— Мы останемся в столице, и я пойду работать в клинику к Шустову, — подхватила я не без иронии. — Ради этого ты принял такое решение?