Иван Шевцов - Любовь и ненависть

Я взял трубку. Он просил о встрече. В это время дверь кабинета отворилась бесшумно — вошел Гомер Румянцев с широкой улыбкой во все лицо. У него отвратительная улыбка. Когда он улыбается своим неприятным открытым ртом, растягивая во все стороны жеванные губы и выпучив влажные светло-голубые глаза, он похож на большую жабу. Ему нельзя улыбаться, как он этого не понимает?

— Зашел перед отъездом проститься, — сказал он, подавая мне руку, как будто и не было между нами вчерашнего крупного разговора. Я не предложил ему сесть: он это видел, как вообще умел видеть все насквозь, и, словно оправдывая меня, сказал: — Я знаю, что ты занят, и не буду отрывать тебя от верстки. Кстати, как мой "Скандинавский калейдоскоп"?

Ах вот что привело ко мне Гомера! Он уже обо всем информирован. Что-что, а информация у нас поставлена на космическую высоту: не успеешь принять какое-нибудь решение, как оно уже известно заинтересованным лицам. Впрочем, я сразу догадался о цели визита Гомера.

— Еще не читал, — ответил я на его основной вопрос. — Да ты присядь. Самолет у тебя когда?

— Завтра, — ответил он, отлично понимая, что я ухожу от нужной ему темы.

— Хорошо, завидую тебе: завтра ты в Париже, — быстро заговорил я. Но еще не родился тот человек, который бы сумел провести Гомера Румянцева.

— Надеюсь, никакие чрезвычайные обстоятельства не вышибут мои записки из этого номера? — Он кивнул на верстку, лежавшую передо мной, и присел на спинку низкого кресла.

— Чрезвычайные обстоятельства, как тебе хорошо известно, могут вышибить не только твои записки, но и нас с тобой.

— Будем надеяться, что этого никогда не случится, — парировал он и победоносно скрестил руки на груди.

Я промолчал. Он встал, заторопился, вытянулся, как солдат, спросил:

— У тебя никаких поручений не будет?

— Да, кажется, ничего такого.

Конечно, записки Румянцева нужно оставить в номере. В конце концов можно снять статью о происках Пентагона в Африке. В самом деле, к чему повторять одно и то же: Пентагон, монополии? Зачем дразнить гусей?

Я проводил его в приемную. Там уже ожидал Аристарх Ларионов, таинственно важный, и лишь переброшенный через плечо фотоаппарат несколько снижал его импозантность, так сказать, мельчил монументальность образа.

— Опять ты с техникой, — недовольно сказал я в ответ на его приветствие и небрежно дотронулся до его аппарата. Он добродушно рассмеялся. — Терпеть не могу этой оптики. Может, ты шпионишь за мной… Ну так что у тебя, выкладывай? За кого хлопочешь? Впрочем, ты хлопочешь только за себя.

— А разве это плохо? — тряхнул бородой и весело рассмеялся Аристарх. Удивительные у него глаза, я это давно заметил — они всегда остаются холодными, недоверчивыми и подозрительными. Даже когда он улыбается. И смех у него неестественный, деланный. Точно такой же смех и у Чухно. — Вот посмотри на это солнце, взгляни на эту звезду! — И Аристарх торжествующе, как ребенок, нашедший оригинальную игрушку, достал из папки две фотографии и подал мне.

Я люблю красивых женщин, это моя слабость, я ее не скрываю и не в силах ее побороть. И тут я был сражен и опрокинут совершенно неожиданным чудом. С фотографии на меня смотрела женщина, я мог бы сказать, красивая, прекрасная, восхитительная, очаровательная. Но все это были бы не те слова, потому что они не выражали существа и в данном случае были бы бессильны. На меня смотрела совесть человеческая, если только она вообще существует в природе, смотрела Женщина с большой буквы. смотрела смелыми и честными глазами.

Это была Ирина…

Я чувствовал, как что-то лопнуло во мне, взорвалось и хлынуло волнами, разливаясь по всему телу, подожгло сердце и затуманило мозг. Я, наверно, слишком долго смотрел на фотографию, погруженный в оцепенение, забыв, что передо мной стоит Аристарх и глядит на меня сквозь очки холодным блеском изучающе и выжидательно. По-моему, в последнее время он стал держаться со мной нахально.

— Она меня знает? — спросил я Ларионова, стараясь скрыть свое волнение и казаться по возможности равнодушным.

— Нет, откуда? Она северянка. Но теперь уже в Москве. Прелесть, сказка. Муж совсем не достоин ее. Медведь. Полярный медведь. Или тюлень.

— Он кто?

— Капитан милиции. В общем, милиционер. — Ларионов осклабился. Слащавость его речи вызывала во мне затаенное негодование.

Странно: муж Ирины капитан милиции. А как же Ясенев? Или это, быть может, не Ирина? Я спросил с деланным безучастием: