Максим Чертанов - Правда

— Что вышло? — с подозрением спросил Луначарский.

— Да то же самое и вышло, — ответил учитель. — Теперь опять по кругу, подморозить все это дело, потом подтеплить слегка, чтоб не все перемерли, потом вроде как в сон вогнать — потому что для подмораживания силы уж не те, — а потом опять, не взыщите, революция. И снова по кругу — лето-зима-осень-весна, сто лет с поправками. Паровоз этот ездит сам, без всякого вашего участия, и кто такой есть товарищ Ленин — в свете этого всепобеждающего учения совершенно неважно.

— Минуту, — попросил Луначарский. Мысль его не поспевала за учительской. Он чувствовал себя как на уроке химии в гимназии, где тоже никогда не усваивал точные науки с первого раза. — Вы хотите сказать, что история в России... движется раз навсегда предписанным путем? Как поезд по кругу?

— Ну так и Маркс писал, что революция — локомотив истории, — подтвердил Троицкий. — Ускорить — может, пожалуйста, а в сторону свернуть — это ни-ни.

— И это навсегда? — уточнил Луначарский.

— Почему я знаю, — пожал плечами учитель. — Может случиться и так, что до народа рано или поздно дойдет главное — он захочет соблюдать законы, следовать им, творить историю сознательно... Но думаю, что выбор свой он уже сделал. Всякий путь ведь куда ведет? — в тупик, к обрыву рельсов, и всякая цивилизация неизбежно кончится. Кроме русской! — воскликнул Троицкий и поднял палец, весь покрытый желтыми химическими ожогами. — Русской конца нет и не предвидится. У кольца нет конца! Весь мир упрется в стену и разобьет об нее голову, вон уж и Европа без пяти минут себя истребила — войну-то видели, бойню-то? А мы знай себе по кругу, по кругу... и потому всех переживем. Где теперь Македонский? Где Цезарь? Где Карл Великий? А Россия — вот она, стоит, и нет такого ежа, который бы в нашем желудке не перепрел. Кто из наших правителей был великий человек, ну кто? Петр Великий — сумасшедший, который для прогресса бороды рубил? Иван Грозный — маниак? Александр Благословенный, отцеубийца? А поставь ты того же Петра двадцатью годами раньше, ежели б родился он году в шестьсот пятидесятом, — и что, и какая б революция с него началась? Сонное царство было бы, как при батюшке... Или возьмите Павла Первого, с его темпераментом, понимаете ли, бойца, с идеями революционными, великими! Но выпало ему время упадка и сонливости, конец круга, — и ничего, кроме смеха, он со своими идеями не вызвал. Так и товарищ Ленин: посмотрите вы на его внешность! Милый человек, чистый буржуа. Ему б в другое время в банке сидеть, бумажки писать. Или на бирже играть, если был талант. А он мирами тряс, миллионы рабочих с его именем на смерть пошли! А при чем тут товарищ Ленин? Если бы, скажу вам, только не в обиду, товарищ нарком, — если бы товарищ Ленин был женщина, все было бы ровно то же самое.

— Вы думаете? — прищурился Луначарский.

— Ну а как же.

— Закурить у вас нет ли? — спросил нарком. Он курил редко, все больше в молодости и только когда выпивал, — но разговор был слишком трудный, чтобы обойтись без стимула. Наркому трудно было осознать, что Ленин мог быть женщиной. Он представил Ильича в платочке и расхохотался. Ильич, кажется, подмигнул ему.

— Есть особая такая трава, сам ращу, — весело сказал химик. — Говорят, от нее вред, а я нахожу, что одна польза. Настроение — сами увидите. А между тем обычный каннабис, сиречь конопля.

Луначарский неумело скрутил самокрутку и закурил. Дым был сладковатый, довольно приятный.

— В военный-то коммунизм табачку не было, так и спасался, — хохотнул учитель.

— Но жизнь улучшилась? — серьезно спросил Луначарский.

— Значительно, зна-чи-тель-но!

Они выпили.

— Так-то, — подвел итог Троицкий.

— Погодите, — все еще не желал смириться с цикличностью русской истории наркомпрос. — Стало быть, если бы даже и не было никаких большевиков... и самого товарища Ленина... и никакого партийного подполья за границей... значит, революция свершилась бы сама собою?

— Конечно, — подтвердил учитель. — Выдумаете, Николашка с Распутиным долго бы еще удержались? А в войну почему влезли? Этого же никто не может здраво объяснить. Есть логика истории, а человека не спрашивают. Знаете, какой самый модный жанр будет в России лет через сто, когда дорастут до понимания русского круга? Будут писать не ту историю, какая была, а та, какая могла быть. Потому что это же совершенно все равно. Можно что угодно придумать. Я вам в два счета докажу, что Иоанн Грозный был поляк и именно поэтому истребил столько русских. А хотите, докажу, что никакого вашего Ульянова-Ленина вообще не было?