Максим Чертанов - Правда

Он ушел бы уже тогда, но возникли непредвиденные сложности — за работой Лепешкина следили в три глаза, и только к январю наконец готова была тайная дверь в ограде, замаскированная под секцию забора.

Утром 21 января Ленин чувствовал страх и радость. Все должно было получиться, не могло не получиться.

«Кузнеца», — написал он левой рукой на бланке Совнаркома. Лепешкин впрягся в санки и повез Ленина кататься. Ленин смеялся тонким идиотическим смехом.

Как только они свернули за первый поворот, Ильич ткнул Лепешкина тростью в спину:

— Гони, мать твою! К забору!

Лепешкин припустил рысью. Охрана отстала.

— Там... кони ждут, — обернувшись, выпалил Лепешкин. — Я приготовил все...

— Молодца. Самому-то есть потом куда деться?

— А то! — закричал Лепешкин и поскользнулся. Сани опрокинулись, Ленин выпал в снег. Сзади догоняла охрана.

— Беги, идиот! — заорал Ленин.

Грянул выстрел. Лепешкин бежал ровно, как конь, бросив ненужные сани. Ильич, путаясь в тулупе, поспешал следом. Забор был уже близко. Около него топтался высокий мужик, в котором Ленин с удивлением узнал Железняка. Матрос давно скрывался, разочаровавшись в большевизме, и считался убитым.

— Я уж устал тут, — сказал Железняк. — Быстрей, быстрей...

Ленин и Лепешкин выбили фальшивую секцию ограды и плюхнулись в сани.

— Гони! — заорали они хором.

— Стоять! — кричали из Горок.

— Выкуси! — ответил Ленин. — Поздно! Во тьме ночной пропал пирог мясной!

— Если он поднимет восстание, — робко сказал Зиновьев, — за ним пойдут миллионы.

— Пойдут, пойдут, обязательно пойдут! — кивнул Каменев.

— Молчать, предатели! — прошипел Феликс. — Трусы, ничтожества! Кто за ним пойдет? Кто поверит, что это он?

— Других таких нет, — хором сказали Каменев и Зиновьев.

— И не будет! — рявкнул Дзержинский. Он уже знал, что делать. Скульптору Збарскому в ночь на 22 января был заказан гипсовый Ленин в натуральную величину. Его планировалось выставить на Красной площади, дабы все желающие могли убедиться: Ленин мертв и любой живой Ленин — фальсификация. С 24 января гипсовый труп лежал в центре деревянного Мавзолея, привлекая толпы пролетариев. Стражи в буденновках едва удерживали толпу, пытавшуюся урвать от кумира хоть клок волос, хоть лоскут пиджака. С этой языческой страной ничего нельзя было сделать. Даже если бы некий циклоп-людоед пожрал все ее население, оставив на развод единственную пару крестьянских детишек, а после помер бы в страшных судорогах от объядения, уцелевшие двое долго боялись бы приблизиться к его трупу, а потом и от людоедовой бороды оторвали бы прядь, чтобы и им было в жизни такое счастье — раз в жизни досыта нажраться и околеть посреди бескрайнего болота. Над искусственным Лениным планировали установить стеклянную витрину. Збарский еженедельно осматривал гипс во избежание порчи. Массы требовали правды о Ленине, в ЦК приходили слезные письма от сельских учителей: крестьяне интересовались биографией вождя и секретами его успехов, словно пытались заменить только что утраченного вождя материализованной памятью о нем — биографиями, портретами, книжками-раскрасками. Взамен живого и бесследно исчезнувшего Ленина срочно требовался муляж — но муляж правильный, в лучших революционных традициях, такой, чтобы на нем воспиталось не одно поколение безупречно одинаковых жителей нового мира. История с куклой, однако, стала известна Юрию Олеше и легла в основу его антисоветского романа «Три толстяка».

Единственным вопросом, вынесенным на Политбюро 30 января, была канонизация Ленина.

— Что будем делать, товарищи? — скорбно спросил Калинин.

— Известно чего, — рубанул Рыков. — Вооружившись единственно верным учением Маркса, Ильич наш с раннего детства любил простой народ...

И хотя собранием владела глубокая скорбь (все скучали по Ленину, без которого на заседаниях Совнаркома воцарилась угрюмая скука, ни анекдотца, ни тебе каламбурца), народные комиссары прыснули, вообразив, как именно любил Ильич простой народ; представить, что он это делал с томом Маркса в руках, было еще забавнее.

— Ленин открыл Маркса единственный раз, — подал голос Луначарский. — Он мне сам рассказывал. В шестнадцать лет какой-то студент ему наврал, что есть, мол, книга, которая учит наживать капитал. Он ее и так, и сяк вертел, и задом наперед пытался читать, и по диагонали — все думал, что шифр какой-то... А не найдя, сначала обозлился, а потом восхищался: вот человек придумал — написал вот эдакий том ерунды да и впарил его читателю, назвав «Капитал»! Он даже думал сам написать брошюру «Двадцать способов сделаться счастливым и богатым», всю состоящую из советов насчет обливания холодной водой...