Эдгар Доктороу - Всемирная Выставка

Вскоре мы уже ехали домой в такси Джо. Он был водителем такси, как мой дядя Фил. Поскольку Джо был дружком Нормы, счетчик он оставил невключенным.

Все заднее сиденье мы с Мег имели в своем полном распоряжении. Места, где протянуть ноги, хватало. Я откинулся в уголке, а она легла на сиденье, положив голову мне на колени. Джо вел машину одной рукой, другой обнимал Норму, а та сидела, тесно к нему прижавшись. Ее волосы были еще мокрыми. Я видел, как они поблескивают в отсветах огней Всемирной выставки.

По территории Выставки мы ехали медленно.

— Глядите! — сказала Норма, и мы все встрепенулись. На Фонтанном озере начался большой фейерверк. Встав коленками на заднее сиденье, мы смотрели — сперва в боковое окно, потом в заднее. Гигантские рокочущие водопады света — красного, зеленого и белого, — с громким хлопком начинающие раскручиваться цветные спирали и медленно опускающиеся яркие шары освещали небо и наполняли уши треском. Грохот стоял неимоверный. Еще чуть-чуть, и на Всемирной выставке стало бы светло как днем. Наше такси, казалось, трясется и подпрыгивает от взрывов, над головами кружились искры, будто мы попали под обстрел. Мы завернули за угол; теперь фейерверк был скорее слышен, чем виден, в окошко нам удавалось увидеть лишь те гроздья ракет, которые разлетались в самой вышине.

Мег сползла по сиденью, я тоже. Мы снова устроились как прежде. Вскоре все стихло.

Про свою мать Мег ничего не говорила и вела себя так, словно там, под водой, ничего необычного нынче вечером не происходило. Она к этому привыкла. Перед глазами у меня стояла Норма, я никак не мог заставить себя от этого отделаться. Надо же, таких я еще не встречал. Какая свободная! Я не считал ее нехорошей женщиной, решил просто, что у нее свой, особый взгляд на вещи. Иначе бы она была не такая. С нею поговорить об этом было для меня, конечно же, невозможно, но все-таки очень меня интересовало, что бы она сказала на сей счет сама. Я задумался о безрассудной несерьезности ее жизни. Сидит себе там на переднем сиденье такси, обнимается с дружком, а похожи они, как ни странно, на каких-то новых мать и отца, которые до сих пор еще влюблены друг в друга. И снова у меня перед глазами возникло ее тело, этот подводный балет. Не знал прямо, что и думать. Да и думать-то было тошненько, вся картина вызывала во мне ощущение какого-то тянущего недомогания пониже желудка, чего-то среднего между тошнотой и болью; ну да, все так, любой посетитель Всемирной выставки мог на нее любоваться, и тем не менее я чувствовал, что мне смотреть как раз не надо было. А все же ее свобода придавала жизни остроту — да, вызывала ощущение трепета и опасности. Я так и чувствовал эту опасность. Мег от рождения унаследовала эту трепещущую свободу, о существовании которой я только теперь начинал догадываться. Гнет этой свободы делал ее спокойной и прекрасной. И я любил ее. Я ощущал весомость ее маленького тела на своих коленях, и мне это казалось естественной и неотделимой частью жизни, словно мы единое целое и по жилам у нас течет одна кровь, как у тех сиамских близнецов, хоть они и были оба мужчины. Или вдруг мы представлялись мне вроде каких-то пловцов под водой, выгибающихся и струящихся друг по другу, в сложных вращениях и пируэтах сплетающих руки и ноги. Я уже совсем засыпал и не различал, где кончается рокот мотора такси и начинается эхо моих собственных мыслей. Фейерверк отдавался у меня в ушах звоном радости оттого, что мною познано. Я вновь увидел тело Нормы, дрожь мускулов с внутренней стороны ее бедра, когда она стремительно плывет под водой, увидел, как сокращается и вытягивается мускулатура под слоем трепещущей плоти ягодиц и живота. Увидел и других женщин, весь этот подводный хоровод, противостоящий Оскару. В этот момент я обнаружил, что, если не распускаться, ту тошненькую боль вполне можно стерпеть. И я прижал к себе голову Мег. Теперь я знал — знал секрет главный и решающий, и до чего небрежно им меня осчастливили! А я, между прочим, даже и не собирался, и ничего такого я не хотел, ведь само пришло, свалилось, можно сказать, как случайное последствие авантюры. Моей вины тут нет. А ведь как это раньше томило меня, когда я отчаянно силился не упустить, поймать эту жизнь, доискаться ее, почувствовать, понять; а все, что было нужно, — это войти и быть в ней, и она сама подскажет и даст мне все, что нужно. Я заснул, а фейерверк трещал и громыхал у меня в ушах, будто это я сам колочу себя в грудь и к небесам летит мой голос: вот он я, вот же, здесь!