Леонид Бородин - Бесиво

Поняв это, Андрюха принял братана как он есть, тогда ж и все душевные придирки, что в душе скапливались, растаяли, и в душе освободилось место для других чувств.

Годы, как часики, протикали еще сколько-то, и, как только у Андрюхи заимелся первый внучок, в тот самый год началось то самое странное шевеление в стране, которое потом все так расшевелило вокруг, что вскорости начали люди понимать, будто шевеление — оно и есть жизнь, а до того словно и жизни не было, а только одна ожидаловка жизни. Все, кто так думать стал, они как бы в одну шеренгу встали против другой, кто по-прежнему жить хотел, а не шевелиться. И споры теперь меж людьми не по мелочам, а всё за политику, иной и говорит вроде бы по-русски, а понять — никак, потому что слова все новые, неслыханные и к легкому произнесению непригодные.

Тот же Сергей Иваныч, сосед. С ним теперь хоть вообще не общайся. Без пользы. Заумнел, заважничал. Послушать его, так он будто не из городка (на карте через раз найдешь) приехал, а прямым ходом не то что из Москвы, но из самого Кремля, где со всеми новыми за ручку, а кой-кому и пару пальцев заместо ладошки, потому что вошь самозваная и большего не достойна.

За советом к соседу теперь и не суйся — мелочовка, в упор не видит. Однажды посадил в свою «семерку» и покатили в сторону города, где кирпичный завод, когда-то на всю область славный. Правда, давно…

— Ну как, Андрюха, — спрашивает, когда оглядели производственное запустение, — пригодится в хозяйстве заводишко?

— В каком смысле? — оторопел Андрюха.

— А в том смысле, — отвечает Сергей Иванович важно, — что заводишко теперь как бы ничейный и будет чейный, кто сможет по новой дело поставить. Вот мы с тобой и поставим!

— Так он же государственный…

— Ты мне сперва государство покажи, нарисуй, чтоб я его рассмотреть мог без напряги… Короче, мозги не насилуй. Это моя работа. А твоя будет другая, растолкую, когда время придет. Короче, купим мы его.

— Кого? Завод? — Андрюха голосом присел.

— Да ты ж видел, какой это завод. Бардак. Нешто это кирпич? Сам же рукой ломал в крошки. Приватизируем. Вот только деньжат подсоберу. Сколько-то ты подкинешь… Есть ведь на книжке? Знаю. Есть. Только в наши времена на книжке ничего иметь нельзя. Сегодня книжка есть, а завтра — только корочки. Нынче, Андрюха, все копейки надо в вещи переводить. У вещей всегда цена будет. Хотя вещь вещи рознь. И для того глаз нужен. Мой глаз. А мой глаз — что ватерпас! А про государство да про всякие законы, как мы их видели, — ничего этого уже и нет и не будет, жизнь враскат пошла, каждый должен себе новое место находить, из этих новых мест и государство само по себе состоится, когда в нем нужда появится. К людям присматривайся, а вот людишек всяких в упор не видь. Выморочь это. По совести, их бы жалеть надо. Невинны. Только всех не пережалеешь, потому сперва дело видь. В городах уже, слышь, таких, вроде нас с тобой, с презрением «деловыми» кличут. Только это не презрение, а зависть и слабина, а слабина — в том, что понять не могут, что нынче уже запросто можно, а что можно будет завтра. Люди же есть, кто не то что про завтра — про послезавтра все знают. Вот к ним и будем носом по ветру…

Проморгаться Андрюха не успел, как его уже в фермеры записали, и кредит с помощью шустрого соседа получил с рассрочкой на невидимое время, и что от колхозной фермы осталось — ему же и досталось. Руки тряслись порой. Не от жадности — от непонимания, с чего начать, — хоть разорвись. Техники полон двор, а работать некому. Жена не в счет. Братан ко всему с презрением: дескать, в гробу он видал шипулинский рай, всего ничего осталось поднакопить-то — тогда прощай, навозные ароматы, и здравствуй, морской прибой!

Дети, они тоже сами по себе. Сын аж в Москву пробрался — и квартира, и прописка. И дело у него тоже какое-то мутное: ваучеры мешками скупает у кого ни попадя и что-то с ними проделывает — не рассказывает. Да и что за рассказ по телефону. В деревню же носу не кажет.

Потому иным вечером в Андрюхину душу странная маета вползает. Ну построит, ну поднимет… А на фига, спрашивается, если в подхват ни души. Если сосед дома, к нему за советом. У Сергея Иваныча все просто. Так говорит: можно с удочкой сидеть на бережку и ждать, когда малек клюнет, а можно бредешком вдоль бережка. Принцип жизни важен. В нем самом и смысл, его почувствовать надо. Не почувствуешь — пропащий человек, потому что никакого простого объяснения у жизни нету: зачем родился, зачем крестился, для чего долго ль, мало ль жил? Только принцип, как игра азартная, — другого смысла у жизни нет.