Дмитрий Филиппов - На этом свете [сборник]

– Я люблю тебя!

– Как в первый раз?

– Только так.

И снова химия тепла, леса и приятной сказки завладела сердцем. А разность жизненных позиций стала настолько блеклой, настолько незначительной перед великой истиной любви, что хотелось прыгать от восторга, пуститься в безудержный пляс. И все глобальные идеи и установки как-то сами по себе осознали свою неприглядность и растаяли в сыреющем воздухе.

– Ты знаешь, когда я была подростком, где-то старшие классы, для меня образцом мудрости и высшей нравственности были индийские йоги. Этот чудесный мир Тибета, заснеженные вершины, затерянные в горах храмы, полотна Рериха… Все это уже само по себе таинственно и прекрасно. А тут еще эти люди, в каждом взгляде которых, в каждом движении сокрыта вселенская мудрость. С виду они такие же, как и мы, с руками и ногами, дышат, едят, пьют воду, испытывают обычные человеческие потребности, но внутри телесной оболочки сосредоточены бездны космических прозрений, удивительное величие духа.

Они и сейчас для меня такими остались, но тогда был переходный возраст, и пришедшую в голову мысль я посчитала настоящим открытием. Даже не открытие, а страстное желание. Если и не стать такой же, как они, то хотя бы побыть рядом, прикоснуться, ощутить счастливое спокойствие, обменявшись парой теплых взглядов. И как раем на земле для меня стал город Катманду. Не знаю почему. Наверное, звучание понравилось. Кат-ман-ду… Что-то очень древнее есть в этом созвучии. В одном названии уже спрятана тайна абсолютной истины. Побывать там стало идеей фикс. Но даже простая мысль о путешествии в этот город богов придавала силы. Когда меня кто-то обижал, оскорблял или просто похотливо смотрел на мою грудь, я мысленно переносилась туда, и это создавало внутренний барьер, защищающий меня от всего грязного и пошлого в этом мире. Я не знаю, зачем тебе все это рассказываю. Просто захотелось поделиться… Или нет, знаю. Понимаешь, сейчас мне не нужно туда переноситься. Сейчас у меня есть ты. Представляешь, ты стал моим собственным Катманду!

– Говори, Верочка, говори…

Она радостно и задорно засмеялась.

– Скромняшка ты!

Вера обняла меня, прижалась со всем жаром молодого женского тела. Наши губы соединились в поцелуе, и это оказалось выше моих сил. Так целовать нельзя. Так можно сжечь душу…

…Потом мы тяжело дышали и приходили в себя. Я курил. Вера тихо улыбалась.

Есть категория людей, для которых армейская действительность смерти подобна. Маленькие принцы, Левши, князья Мышкины. У них может не быть развитого интеллекта, восторженного восприятия жизни, романтического склада натуры. Чаще всего это даже недалекие в умственном отношении люди. Но есть одно качество характера, которое у них в избытке. Это доброта. И детская убежденность в том, что все люди должны быть такими же. Они – несмышленые щенята, заблудившиеся, по ошибке попавшие в вольер с крокодилами. Они резвятся, с надеждой и преданностью лижут оскалившуюся пасть и зачастую не успевают даже удивиться, когда пасть смыкается на их тоненькой шее.

Доброта не является для них жизненным принципом. Они и слов-то таких не знают. Юродивые. Но волчьи законы человеческого бытия на каком-то подсознательном уровне им кажутся грубейшей ошибкой, оплошностью, вселенским недосмотром. Им говорят «не верь» – они с распахнутыми глазами покупаются на очередную подлость; им говорят «не бойся» – а им страшно до судорог в животе; и просят, постоянно просят… нет, не еды и не денег – живого участия, искренности и понимания.

Эти люди живут лишь до тех пор, пока остается в их душе запас доброты. Но как только он иссякает – они уходят. И если в обычной жизни запасы доброты можно восполнить любовью, дружбой, искусством, наконец, то в армии родник пересыхает. Как только захлопываются за спиной железные ворота – обрывается артерия. И остается только барахтаться в бездуховном пространстве, глазами раненого оленя затравленно смотреть по сторонам в поисках лазейки, найти ее, одну-единственную, и уйти.

Максима Бизякина я первый раз увидел в поезде по дороге в часть. Длинный, рыжий, конопатый. Ходячее недоразумение. Он постоянно натыкался на все выступающие предметы, извинялся на каждом шагу и улыбался блаженной улыбкой «ну простите меня, я вот такой». Обижаться всерьез на этого человека было невозможно.

– Это фотография моей мамы.

Он просто подсел рядом и показал фотографию. Не девушки, не подруги, не друзей – мамы. Совершенно не задумываясь, что такие вещи не принято демонстрировать в мужском коллективе, тем более совершенно незнакомым людям.