Дмитрий Филиппов - На этом свете [сборник]

Я не помню, как оказался дома. Процесса не помню, электрички не помню, дороги не помню.

Я разлепил ресницы, и день упал на меня, ударил по голове. Разбудил червей в голове, и те сразу же закопошились, заелозили. Набух язык во рту. Слиплись губы.

И вдруг огрело обухом: Рита! Я, не поднимаясь с кровати, поднял с пола джинсы, слабой рукой достал телефон из кармана… Звонить можно было только Лившицу.

– Алло, Саня? Здорово!

– Здорово!

– Ты… как?

– Нормально, страдаю потихоньку.

– Слушай, нет номера Риты Апух?

В трубке помолчали.

– Алло…

– Да, я здесь!

– Ну Ритку помнишь? – мой голос захрипел.

– Я-то помню. Ты чего, бухаешь?

– В смысле?

– В смысле – сколько выпил вчера?

– Иди ты к черту! Номер есть?

В трубке опять помолчали. А потом Лившиц напряженно ответил:

– Рита умерла через два года после твоего отъезда. Выкидыш или сложные роды, что-то в этом роде…Странно, что ты не знал.

Я вдруг устал после этих слов. Даже сглатывать сил не было. Но для верности:

– Я же вчера ее… На похоронах Губы…

Лившиц устало выдохнул:

– Иди проспись.

В трубке ощетинились гудки.

А я знал: так не бывает! Так не может быть!

И сразу же спасительная мысль: тетрадь!

Я с: полз с кровати, дошел до портфеля, пытаясь не обращать внимания на дикую боль в голове после каждого шага, достал тетрадь… Старые поветшалые страницы, ворсистая обложка… Но ведь тетрадь-то есть! Есть! Существует!

Я перевернул страницу и прочитал первую строчку: «Урсула Коудурьер купила новое платье. Ты видел? – спросила Мерседес…»

Дочитав, я отложил тетрадь, прикрыл глаза. Дико захотелось опохмелиться.

Прошло два месяца. Ровно два месяца, и ни днем меньше. Шел дождь. Габо стоял у окна и боролся взглядом со своим отражением; жирные капли чертили на нем борозды, и казалось, не оптическая иллюзия – лицо вздулось, пузырится и слезоточит.

Мерседес стояла у кухонного стола и нарезала мясо тонкими ломтиками, аккуратно срезая бугорки сухожилий. Закипела вода в кастрюле на плите, и женщина осторожно опустила в нее тяжелую говяжью кость и мясные обрезки. Во вторую кастрюлю высыпала остатки риса, тщательно вытряхивая холщовый мешок, чтобы ни зернышка не пропало. Посолила воду и улыбнулась: соли оставалось много, на год вперед.

– Они не отвечают, Габо! Молчат, как и месяц назад.

– Они ответят, – Габо не изменил позы, даже взгляда не отвел, даже не шевельнулся.

– Конечно, если ты так решил, то они обязательно ответят. Иначе солнце упадет на землю и наступит мрак.

– Да, именно.

– Скорее бы. В темноте не так хочется есть.

Габо сделал вид, что не замечает ядовитой язвительности в голосе жены. Внезапно он вспомнил несколько строчек из письма, которое неделю назад написал своему другу Плинио Мендосе.

«Я пытаюсь ответить без ложной скромности на твой вопрос о том, как я создаю свои произведения. В действительности „…“ был первым романом под названием „Дом“, который я пытался написать, когда мне было семнадцать лет. Через некоторое время я оставил свою затею, поскольку понял, что роман этот не потяну. Но я постоянно думал о нем, пытался представить его мысленно, найти наиболее эффектную форму повествования и теперь могу сказать, что первый абзац полностью, до запятой, повторяет то, что я написал двадцать лет назад. Из всего этого я делаю следующий вывод: если какая-то идея не дает тебе покоя, долгое время зреет в твоей голове, наступает день, когда она прорывается наружу, и тогда ты просто обязан сесть за машинку, иначе есть опасность, что ты убьешь свою жену…»

Все было именно так, как он сказал. Именно так, слово в слово… Кроме фразы о первом абзаце. Он и помыслить не мог, что первая строчка, вдруг свалившаяся на него из ниоткуда, потянет за собой весь роман. Что на целый год она выбросит Габо из жизни.

– Ты можешь вернуться в La familia, Густаво Алатристе говорил…

– Густаво – денежный мешок и сноб. Его не заботит ничего, кроме прибыли. Мне противно заниматься кулинарными рецептами и узорами для вязания. Все эти ингредиенты, рюшечки, счастливые семьи… Мерседес, я с огромным трудом сбежал от них. Ты хочешь, чтобы я вернулся?

– Я хочу, чтобы ты начал зарабатывать деньги!

– Господи, что же ты за бестолочь…

Редкий день проходил без подобных сцен. Мерседес начинала говорить, убеждать, умолять, постепенно распаляясь с каждым выброшенным в атмосферу словом. Габо мог отвечать. Габо мог не отвечать. Результат был один и тот же: все заканчивалось скандалом и слезами.