Алекс Гарленд - Кома

— Так значит, вы их поймали?

В моем вопросе звучало откровенное удивление, и второй полицейский, который помладше, решил обидеться.

— Ну да, — сказал он подрагивающим от возмущения голосом, — иногда нам удается поймать преступников.

— Они сошли на следующей станции, — продолжил его старший товарищ, — и еще до выхода на улицу пять раз попали в поле зрения телекамер системы безопасности. Более того, за двоими из них мы смогли проследить от камеры к камере прямо до их домов. Можете быть спокойны, эта история не сойдет им с рук.

— А что с моим портфелем? — спросил я. — У меня же был портфель. Вы его тоже нашли?

— Портфель? — нахмурился старший полицейский.

— Да. С латунным замком. В нем было много всяких бумаг.

Младший полицейский бегло просмотрел записи в своем блокноте.

— Странно, — сказал он. — У нас нет сведений ни о каком портфеле с латунным замком. Когда вас подобрали, его при вас не было.

— Я просматривал все видеозаписи и не помню, чтобы у кого-нибудь из этих парней был при себе портфель, — добавил старший. — Но мы еще раз проверим.

— Очень хотелось бы, — сказал я, — чтобы портфель нашелся. Эти бумаги нужны мне по работе.

— В настоящий момент вам бы не стоило так уж беспокоиться о своей работе, — сказал старший полицейский.

— Но вы ведь постараетесь его найти? Там был и мой бумажник, и уйма деловых документов, и…

— Я сделаю все возможное, — сказал старший полицейский. — Но при этом очень бы вам советовал выкинуть из головы все эти бумаги и работы. Самая важная для вас работа — это поскорее выздороветь и, — улыбнулся он, — вернуться из больницы домой.

Меня выписали прямо следующим вечером. Больница предоставила мне такси и какую ни на есть одежду. Моя собственная одежда была сплошь изодрана и перепачкана кровью, поэтому я высадился у крыльца своего дома одетый в ярко-зеленую пижаму и шлепанцы.

Груда писем, скопившаяся на полу за дверью моей квартиры, ясно показала, как долго я провалялся без сознания. Я отнес письма в гостиную, бросил их на стол и проверил автоответчик телефона. Там скопилось тридцать четыре сообщения, но мне совсем не хотелось их прослушивать, как не хотелось и распечатывать письма. Мне не хотелось даже включать в комнате свет, вместо этого я включил телевизор.

По телевизору шли десятичасовые новости. Анонсы новостей и самые из них ударные я уже пропустил. Зато я прослушал репортаж о пожаре в ночном клубе и увидел яростный спор между двумя знаменитостями. Спор был связан с премьерным показом какого-то фильма и был снят на любительскую камеру одним из зрителей. Ведущий высказал предположение, что, хотя дело едва не дошло до мордобоя, вся эта склока вполне может быть своего рода рекламной акцией. По всему поведению ведущего было видно, что ему безразлично, настоящая это ссора или разыгранная; несколько раз он терял смысл зачитываемого текста, не предвидел, чем закончится одна фраза или начнется другая. Более того, у меня было подозрение, что обе эти знаменитости знакомы ему ничуть не больше, чем мне. Равно, как и этот ведущий, я устал следить за происходящим на экране. Когда я вновь сосредоточился, там уже шел какой-то старый черно-белый фильм. Я выключил телевизор и пошел наверх, в спальню.

В спальне все было покрыто пылью, что еще раз напомнило мне, как долго пробыл я в больнице. Постель была вся скомкана — в последнее перед нападением хулиганов утро я так и не удосужился ее застлать. Когда я потянул за край одеяла, взметнувшаяся пыль заставила меня зажмуриться. У меня начало жечь в носу и запершило в горле.

Но ночь была теплая, так что я скинул одеяло на пол и распахнул окно, чтобы комната хоть немного проветрилась. Затем я снял больничную пижаму, надел трусы и лег на кровать.

Окно я не зашторил, поэтому в комнате было светло от уличных фонарей. Мне не спалось, но я и не очень старался уснуть. В такси, по пути из больницы, я стал беспокоиться о возможных психических последствиях того, что со мною случилось. Мне казалось вполне вероятным, что именно дома, при попытке вернуться к нормальной обстановке, нежелательные последствия проявятся в полную силу. Привычная атмосфера оттенит это жуткое, сугубо аномальное происшествие гораздо контрастнее, чем безликая больничная. Больше всего я боялся кошмаров — боялся наново, во всех ужасающих подробностях, пережить нападение хулиганов, боялся, что во сне оно будет бесконечно повторяться, как склеенная в петлю кинолента, а избиение будет даже более зверским, чем было в действительности.