Наталья Галкина - АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА

– Нет. Видения вижу. Призраки меня посещают. Привидения со мной на улице здороваются за ручку и побеседовать норовят, я даже сомневаться стал: а вдруг я сам призрак? Был у нас разговор с Теодоровским (это из Лектория, от Академии наук, специалист по призракам): видят ли привидения друг друга? общаются ли они? Единого, говорит, мнения не имеется на этот счет в научном мире.

– Что тебе сказать, агнец? что есть, то и видишь. Тут привидений и впрямь что грязи. Другое дело - праведному и простой душе не положено видеть то, что есть, дабы факты жизни не застили ее сути. Тебе твоя излишняя зрячесть мешает или помогает?

– Я и сам не знаю. Раньше помогала. Теперь чаще мешает.

– Ясно, агнец. Я тебя выручу. Ты мне нравишься. Навсегда тебе зрение выправить не сумею, но на время облегчение получишь, отдохнешь. Найди какую-нибудь свою фотографию, чтобы было ясно, что это ты, фото разные бывают, да занеси мне через часок.

Фотографию на паспорт сосед забраковал: она, как и у большинства народа, мало напоминала владельца документа: отобрал любительский фотопортрет , попросил оставить у него до утра .

– А ты, - сказал, - садись на табурет, руки на колени, закрой глаза, думай о хорошем.

На слух я понял: он взял стул, сел напротив, что-то шептал, трижды вставал, обходил, шепча, вокруг меня, дотронулся ладонью до моего темени, тронул веки. Я ощутил легкость, тепло, почувствовал себя в безопасном месте, как в детстве на солнечной земляничной полянке, маменька неподалеку, тихо. Время шло, но я не мог определить, сколько прошло-то: пять минут? час? секунд десять? Он хлопнул в ладоши, велел мне открыть глаза

– Голова не кружится?

– Чуть-чуть.

– Чуть-чуть не считается. Ну, агнец, ложись спать, спи, утро вечера мудренее.

Я пошел послушно, завалился, уснул немедленно, снился мне Валдай - любимый сон.

И прошли на долгие годы видения мои.

Чересполосица лет повидала меня в роли любимого дамами лектора, известного искусствоведа, чьи статьи переводились на немецкий, английский, французский, итальянский и, как ни странно, японский, мужа и отца, родилась у нас Ксения, хорошенькая странная девочка, с которой метались мы по психиатрам с трехлетнего полумладенческого возраста. Иногда она произносила какое-нибудь слово - четко, ясно, с прекрасной дикцией. «Скажи: „мама"», - убивался дефектолог или логопед. Ксения переводила фиалковые глаза, опушенные темными ресницами, на мать и произносила: «Обстоятельства». Или что-нибудь еще. Чаще всего она молчала. Слоги? буквы? никто ничего не мог от нее добиться. Спала она плохо, не спали и мы; однажды ночью она села в кроватке, вгляделась в покрытое капельками, подсвеченными ночным уличным фонарем, окно и сказала: «Ночь плачет». И снова замолкла на долгие месяцы. Мне кажется, и роман с моей американской полуженою настиг меня как попытка удрать от постоянного состояния отчаяния.

Дочери было пять лет, когда я впервые поехал за границу - в Париж, где вышла книга моих эссе. Еще в пути меня охватила дрожь, полузабытая путевая эйфория: почему-то я был уверен, что встречу в Париже Настасью. Настасья ускользнула, я думал, мы разминулись случайно; вернувшись в Ленинград, я был потрясен ложным (тогда я не знал, что ложным) слухом о ее смерти.

И что-то сделалось со мной. Я зажил в некоей виртуальной реальности, предаваясь воспоминаниям, тасуя эпизоды, безумно раздражаясь явлениям врывающегося в грезы мои реального бытия, мучаясь раскаянием, чувством вины перед мертвой Настасьей, перед дочерью, женою, американской любовницей; я не годился никуда. Все закончилось, естественно, тем, что я сломал ногу, и пребывание в больнице на вытяжке, гипс, боль, соседи по палате, уколы, визиты замученной жены с совершенно истосковавшейся и оттого впадающей порой в ярость дочерью, а также наркотические цветные сны привели меня в чувство. Последующие несколько лет были годами моих особо удачных статей и эссе; я начал заниматься с Ксенией по двум системам сразу: Монтессори и Чоловской, Ксюша моя стала рисовать, полюбила музыку, слегка успокоилась, похорошела; то были годы хоть какого-то облегчения и для моей задерганной несчастной (хоть и старалась она виду не подавать) жены Елены.

Я написал небольшую работу под названием «Вотчины святого Петра», где связывал Петербург и Рим. Работа еще не была закончена, когда я узнал, что на самом деле Настасья жива , она больна, перенесла онкологическую операцию, муж увез ее лечиться за границу.