Вуди Аллен - Хасидские притчи с руководством по их истолкованию, составленным выдающимся ученым

Некий человек приехал в Хелм, желая задать вопрос рабби Бен Каддишу, святейшему среди раввинов девятнадцатого столетия и, возможно, величайшему moodge средневековья.

— Рабби, — спросил этот человек, — где я смогу обрести покой?

Великий хасид оглядел его со всех сторон и сказал:

— Обернись-ка, что это у тебя за спиной?

Человек этот обернулся, и тогда рабби Бен Каддиш как даст ему по затылку подсвечником.

— Хватит с тебя покоя или еще добавить? — усмехнулся рабби, поправляя ермолку.

В этой притче задается глупый вопрос. Причем глуп не только вопрос, но и человек, приехавший в Хелм, чтобы его задать. И дело вовсе не в том, что он жил далеко от Хелма, жил-то он как раз близко, но чего ему, спрашивается, дома не сиделось? И зачем было тревожить рабби Бен Каддиша — или у рабби своих забот не хватало? Сказать по правде, рабби в это время по уши увяз в карточных долгах, да еще некая мадам Гехт судилась с ним насчет отцовства ее ребенка. И все же, основная суть притчи состоит в том, что человек этот не нашел себе лучшего занятия, чем разъезжать по стране и действовать людям на нервы. За это рабби и проломил ему голову, что, согласно Торе, является одним из наиболее тонких способов проявления заботы о ближнем. В другой версии этой притчи разгневанный рабби потом еще вспрыгнул на распростертое тело того человека и острым стилом начертал на его носу всю историю Руфи.

Рабби Радиц из Польши был длиннобородым человеком очень малого роста, о нем говорили, что присущее ему чувство юмора вдохновило немало еврейских погромов. Как-то один из учеников вопросил его:

— К кому Бог относился лучше — к Моисею или к Аврааму?

— К Аврааму, — ответил цадик.

— Но ведь Моисей привел израильтян в Землю Обетованную, — сказал ученик.

— Ладно, тогда к Моисею, — ответил цадик.

— Я понял, рабби. Это был дурацкий вопрос.

— И вопрос твой дурацкий, и сам ты дурак, и жена у тебя meeskeit, и если ты не слезешь с моей ноги, я тебя вообще отлучу от церкви.

Здесь рабби просят вынести ценностное суждение относительно Моисея и Авраама. Вопрос не простой, особенно для человека, ни разу в жизни не заглянувшего в Библию и лишь притворяющегося ее знатоком. И как прикажете истолковывать безнадежно относительный термин «лучше» ? То, что «лучше» для рабби, вовсе не обязательно «лучше» для его ученика. К примеру, рабби любил спать на животе. Ученик тоже любил спать на животе — на животе рабби. Проблема самоочевидна. Следует отметить и то, что наступить рабби на ногу (что сделал в этой притче ученик) — большой грех, сравнимый, согласно Торе, с тем, который совершает человек, ласкающий мацу не для того, чтобы ее съесть, а совсем для другого.

Человек, которому никак не удавалось выдать замуж свою некрасивую дочь, навестил рабби Шиммеля из Кракова.

— Тяжесть на сердце моем, — сказал он священнику, — потому что Бог дал мне некрасивую дочь.

— Насколько некрасивую? — спросил провидец.

— Если ее положить на блюдо рядом с селедкой, ты не отличишь одну от другой.

Краковский провидец надолго задумался, а после спросил:

— А что за селедка?

Отец, которого вопрос мудреца застал врасплох, ненадолго задумался, а после ответил:

— Э-э… балтийская.

— Плохо дело, — сказал рабби. — Вот если бы атлантическая, тогда б у нее были бы хоть какие-то шансы.

Эта притча показывает нам трагедию таких преходящих качеств, как красота. Могла ли та девушка и впрямь походить на селедку? Вполне возможное дело. Вы видели, какие лахудры бродят нынче по улицам, особенно на курортах? Но даже если и могла, разве не всякое творение прекрасно в глазах Божиих? И это вещь вполне возможная, но все же, если девушка выглядит более уместной в банке с винным соусом, нежели в вечернем платье, значит, у нее большие проблемы. Как это ни странно, жена самого рабби Шиммеля походила, как сказывают, на кальмара, но только с лица, да и это ее качество искупалось присущей ей привычкой покашливать — хотя как это так получалось, я понять затрудняюсь.

Рабби Цви Хайм Исроэль правоверный исследователь Торы, человек поднявший искусство жалобного нытья до высот, не слыханных на Западе, единодушно восхвалялся своими собратьями-евреями, составлявшими одну шестнадцатую процента всего населения Европы, как мудрейший среди людей Возрождения. Однажды, когда он направлялся в синагогу, чтобы отметить священный еврейский праздник, посвященный дню, в который Бог взял назад все свои обещания, одна женщина остановила его и задала следующий вопрос: