Дидье Ковелер - Воспитание феи

Мы никогда не будем ссориться, Рауль. Ни друг с другом, ни с тобой. Просто я должен отойти в сторону. У тебя останется твоя комната, твоя школа, твои друзья и, может быть, для нас обоих будет лучше, если мы станем видеться тайком, как делал я в твоем возрасте, встречаясь с моим «биологическим» отцом, в «Триумфе», который ты когда-нибудь поведешь.

Обещай мне, что будешь хорошо вести себя с Ингрид и не станешь раздражать ее разговорами обо мне. А когда я вернусь, мое возвращение окажется для тебя чудесным сюрпризом...

— Папа! Все готово, иди к столу!

Я плачу, закрыв лицо руками, опустив голову на свое письмо, бумага мнется. Когда начались каникулы, он спросил: «Нико, я могу называть тебя «папой» перед друзьями?» Разумеется, я не хотел ответить «нет», но и не желал показать свое волнение. Поэтому ответил: «Ладно. По четным дням».

Я глубоко вздыхаю, сую бумагу в карман, вытираю глаза, надеваю темные очки, выхожу из кабинета и укоризненно замечаю:

— Рауль, сегодня девятнадцатое!

Каждый раз, когда она видит, как мы приходим вдвоем, она вопрошающе смотрит на меня. Сегодня вечером она вернулась из Парижа, где провела весь день. Она останавливает меня в коридоре, пока он моет руки. Просит подождать немного и ничего не говорить ему. Словно уже ни в чем не уверена. Впервые я начинаю нервничать. Я говорю, что она не имеет права так играть нами, и в любом случае, даже если она изменит решение, я свое уже принял.

В ее взгляде смешались ужас и гордость — ей удалось-таки меня довести. Внезапно я думаю, что наверняка есть еще что-то. Не кто-то — что-то.

— Что ты от меня скрываешь, Ингрид? У тебя проблемы со здоровьем?

Теперь в ее глазах — вся мировая скорбь. И она говорит мне тихо, очень тихо:

— Тебе приятно так думать? Тебе нужно логическое объяснение? Если я изменилась с тобой, значит, я тебя обманываю или больна, верно? У меня просто нет другого выбора.

Я не нашел возражений, только беспомощно вздохнул и отвернулся, садясь за стол. Если каждая из моих попыток понять ее заканчивается разочарованием, к чему медлить с разрывом?

— Я приготовила вашу любимую рыбу, — говорит ей Луизетта, ставя кастрюльку на подставку.

Она никогда не была так любезна с Ингрид — с тех пор, как я ушел спать в домик напротив.

Луизетта делает вид, что ничего не видит, держит ушки на макушке и подмечает все наши промахи. Она уверяет себя, что теперь вернет меня обратно, как было до моей женитьбы, и что снова придет время подруг на одну ночь, вечерних приемов и меню, предоставленных в ее полное распоряжение. Она еще не знает, что ухожу я.

Я разворачиваю письмо, энный вариант, каждый из которых я разрываю ночью, чтобы к утру написать вновь. Я смотрю на Рауля в пижаме Донки Конга, лежащего в кровати; его кровать возвышается над закрытой занавесом изгородью из плюшевых подушек, которую мальчик называет «комнатой для друзей». В окружении игрушек, каменной книги Леа Готье, старого одноглазого медведя, похожего на ежа с тех пор, как его постирали. Он бросает мне в тот самый момент, когда я только-только собираюсь начать вступление, объяснить причину этого письма:

— А ты сам видел фею или нет?

Слова застревают у меня в горле, я сворачиваю листок. Завтра. Или послезавтра. В другой раз. Есть более срочное дело: огонек подозрения, разочарования, обиды, блестящий в его глазах.

— Почему ты спрашиваешь?

— Людовик Сарр говорит, что феи — чушь. Что их не существует.

Я сжимаю кулак в кармане, в который только что спрятал письмо. Людовик Сарр выше его на двадцать сантиметров. Людовик Сарр — чемпион игр «Нинтендо». Людовик Сарр — сын фотографа, освещающего катастрофы в журнале «Матч». Каждый раз, когда он остается ночевать у нас, занимая место плюшевой изгороди на нижней кровати, в течение трех последующих дней Раулю снятся революции, сошедшие с рельсов поезда и землетрясения — мне с огромным трудом удается разогнать кошмары, рассказывая сказки о феях.

— Ну конечно, для Людовика Сарра феи не существуют!

Все отчаяние, вся ярость, которые я коплю с начала месяца, сосредоточиваются в ненависти к этому маленькому испорченному болвану, которого превращает во взрослого идиота великовозрастный серьезный болван, для него детство — потерянное время по сравнению с реальным миром, в котором нужно как можно скорее выработать в себе волю, честолюбие, объективный взгляд на вещи, умение конфликтовать. Ожесточиться, покрыться броней, вырыть себе нору и засесть там: нет места для мечты, смеха, нежности! Мать Людовика Сарра — бесцветная простушка, смирившаяся с домашними хлопотами, долгосрочный вклад в преддверии выхода на пенсию бойца, который ловит все, что шевелится в горячих точках планеты. Если только тем временем Людовик Сарр, действуя в соответствии со своим рациональным воспитанием, не прирежет родителей во сне, чтобы скорее унаследовать их имущество.