Николай Север - Фёдор Волков.Сказ о первом российского театра актёре.

На широченном диване полулежит грузный мужчина, громыхая смехом, вытирая на глазах слезы. Насупротив Александр Петрович, без парика, в комзоле распахнутом из-за духоты…

— Батюшки, Фёдор! — удивленно воскликнул хохочущий, и сразу в дом тишина ворвалась, снизу доверху всё затопив. В клетке на окне, словно тому радуясь, враз залилась канарейка.

— Фёдор Григорьевич… Федя! — обнял Волкова Сумароков. — Ну, вот и приехал!

— Здравствуйте, Александр Петрович, не помешал?

— Садись, садись! Чего помешал… заждались! Земляка-то что ж, не признал?

Глянул Фёдор вдругорядь на улыбающегося мужчину:

— Иван Степанович! — В горле защекотало, слеза на глаза напросилась. — Майков Иван Степанович! — А тот уж облапил его, как медведь, целует, смеётся, бормоча что-то нескладное, доброе…

— А Василёк где, Иван Степанович?

— У… он теперь в гвардии!.. Гимназию-то не то он не преодолел, не то она его преодолела. В гвардию ушёл… В Семёновский полк… Ты-то как?

— А я тоже вроде как в дворянскую гвардию… в корпус определён. Как живёте, Иван Степанович?.. Как там у нас в Ярославле?

— Преогорчительно, сударь мой… подьячие одолели. Матрёна твоя, сказывал мне Гаврила, завод у вас оттягала?

— Ну и бог с ним!.. — махнул рукой Фёдор. — Надобен он мне. Купоросу и без него в жизни достаток.

Опять загрохотал Иван Степанович: — И не говори! — Отгрохотав, закручинился: — Помер мой попугай-то!

— Помер? Эх, бедняга! С чего бы?

— Шут его разберёт. На благовещенье окна открывать стали — птиц выпускать… Сквозняка, что ли боялся. Обругал меня так, что я сроду не слыхивал! Обругавшись, помер.

— Такого, Иван Степанович, уже не добыть.

— И не говори, Федя такого ругателя больше не сыскать. Вон гляди, канарейка-то… верещит! На кой чёрт она тебе, Александр Петрович?

— Да всё Бестужев… Ему патриарх разрешил постами грибного не есть… вот он с радости и отдарил маменьке… а маменька мне… Ну вот и терплю… Для комедий мысли вольные надобны, а в таких обстоятельствах мысли иметь никак невозможно! Нет, уеду под Таруссу, в деревню, тут разве жизнь?

— С вашим характером, Александр Петрович, — улыбнулся Фёдор, — в деревне не усидеть… Нам с вами театр строить должно, а не грибы солить на всю зиму!

— Много ты смыслишь… Пройди, Иван, к маменьке… Заждались, поди, беседою… Да полегче там, лампадки от тебя гаснут — грех! Ну, Фёдор… кадетом стал? Ученье — дело не лишнее. Оно искусству надобно не меньше таланта. К тому же окажу доверительно: приедет царица, придворный театр делать будем… Чёрт его знает, что за табак стали теперь продавать, — перебил сам себя, осыпая камзол табачной пылью. — Конечно, не сразу… народ надо собрать. От певчих пользы нет. Актеров же — Дмитревский, Попов да ты с братом… еще кто?

— Шумского, Александр Петрович, забыли.

— Не забыл… нет! Пойми: придворный театр! А этот чёрт, словно он весь в бороде да в лапти обут… Что ни скажет — на глупость похоже, смешно, а обидно.

— Всё, что народ ни скажет, Александр Петрович, многие за глупость считают, а то ж ведь и с умными речами господ получается…

— Я не про тех… Разве мало среди господ таких, что и умом и вкусом богаты. Вот их-то и именую «цветом дворянства». Об них забота должна быть.

— Опять дворянство. А народу-то что остаётся, Александр Петрович? Чем ему жизнь скрасишь?

— Науки и художества, знатные ремёсла возвысят его. О том дворянство заботу будет иметь.

— Уже возвысили! Просвещенный Олсуфьев в усадьбе своей балет завел. Пристрастен к искусству тому до того, что за провинность велел драть на конюшне дансерок не розгами, а лаврами. То-то Терпсихорины [24] Терпсихора (греч.) — муза танца. дочки довольны остались!

— Разное мыслим с тобой, Фёдор.

— Разное… Ты, Александр Петрович, и театра хочешь дворянского, придворной науки, придворного обхождения… Расин да Корнель из ума не выходят. А мне бы Шекспира пригреть на сердце… Да чтобы в рядах сидели не фижмы да мушки, не ленты да звезды, а картузы да рубахи латаные, да чтоб, слушая, от восторга такие, прости господи, слова шептали, что крысы дворцовые дохли бы!.. Актёр, Александр Петрович, не в реверансной науке силён, а в гневе да смехе своём! А ты ему на рога доску привешиваешь, — не забодал бы кого, не обидел. Надобен он кому небодливый!

— Замолчи, варвар! Что за день у меня!.. А кажись, ведь день Пантелеймона-целителя… Вона как лечит!