Николай Север - Фёдор Волков.Сказ о первом российского театра актёре.

Поскакали в Москву курьеры, один другого обгоняя. Примчались в ночь-полночь. В Заречье ворота прядуновского дома посшибали, второпях сунули в возок чудо-лекаря и лекарства его бочонок полный, ковром укрыли, чтобы в пути целитель не замерз, и умчались назад, к страждущему «ипохондрическим» ревматизмом Ивану Шувалову.

А метель в ту пору со снегов, с оврагов, с увалов поднялась до самого неба. В леса ворвётся — руки-змеи, плечи белые о ветви обдерёт, застонет, осатанеет, в поле вернётся — зайца малого не пожалеет. В норе снеговой завалит его, заметёт. Вылезай потом заяц! В поле, кроме неё, хозяев нет, попробуй дуру злющую уговори! Как кот бабкин нитяной моток, людские пути-дороги перепутает, заведет неведомо куда, — бросай, ямщики, вожжи — на коней надейся.

Кони вьюге не подвластны — ежели ямщик с разумом, его и себя от гибели отведут… Так то кони! А ежели человек один в пути своём?! Полем идёт, через шаг падает, в снегу тонет… Нет от смертного часа ухода. Вымерзнет душа до дна и всё…

Мчатся курьерские возки сквозь метельный дым, сквозь стужу, — кони ямские избы издали чуют! Ямщик вожжей не держит, — на облучке, в верх тулупа уткнувшись, дрожмя дрожит… Лекарь под ковром с курьером от страха цепенеют. Один молитвы читает, другой обмёрзшими губами шлёпает: «Гони, ирод, гони! Гони, анафема!»

И, может, пристяжной один, глаза скосив, приметил: метнулся в ухабе к задку не то человек, не то зверь, не то снежный ком какой… Прилип — не отцепишь! Пристяжному о том думать теперь недосуг — ветер гриву рвёт, глаза крупой засекает… ноздри конские вширь раздулись — дым родной издали к жизни зовёт!

— Гляди, гляди, Григорич! Узнаёшь?! — Дмитревский, Шумский, Лёшка Попов и Елозин, ввалясь в горницу с гамом и шумом великим, тащат, тормошат, теребят кого-то обмерзшего, платком бабьим повитого, в зипунишке, что верёвкой подвязан, в лаптишках обледенелых.

Вгляделся Фёдор, ахнул: — Щегол… ты!

Щегол, как ребёнок малый, что ходить ещё не может, стоит, качаясь, за Якова держится.

Охватил его Фёдор руками:

— Жив, Щегол… Как же ты так!

У Щегла отеплело лицо: «Фёдор… Волков!» Да сил, видать, не стало. Не поддержи его Фёдор да Яков, не выстоял бы боле. Шепчет:

— Пожди… я сейчас… Иззябся… в себя не приду.

— Ваня, что ж ты, — спохватился Фёдор, — от Яшки, поди, в сулее малость ещё осталось.

Засуетился и Елозин:

— Обогреть… это надобно! Яков, ты куда девал то… самое?

— Ладно, без вас не додумаю, — обиделся Яков, — садись, Щегол, к огню. Наперёд пей. Окоченел, поди, весь в такую непогодь? Есть хочешь?

— Как всегда…

— Пей же!

Взял Щегол чарку из Яшкиных рук:

— Вот и свиделись… Здоровым будь, Фёдор! И вы все здоровы будьте.

Выпил Щегол, дух перевел:

— Ух, хорошо! Уж не чаял живым быть… шёл неведомо куда… застывал… вьюга… Вдруг вижу, гонят… в три кибитки. Ухватился сзади к одной на запястье. Руки сразу окоченели, не разжать. А они погоняют. Мчат, не ведая, что и меня от смерти волокут.

— Ну и ладно. Пей да ешь! — заторопил снова Яков. — Без хлеба шёл, небось?

— Как всегда.

— Откудова?

— С Рыбинска. По весне опять к Власию. Одному как?

— Мы ведь тебя в поминание записали…

— И то надобно: живу схороненный, стало быть… Вы-то здесь как?

Потупились все трое, как виноватые в чем… Ваня рукой махнул, как бы говоря: «Не спрашивай… такое вышло!»

— К царице едем… — вздохнул Фёдор.

Яшка не утерпел:

— К царице, Щегол… Она меня там ох и заждалась!

Опустил глаза Щегол, помолчал…

— А мне бы к весне до Синбирску… Власий ждать будет.

— С нами бы тебе, Щеголушка… Может, удумаем что-нибудь…

— Нет, Фёдор… Ватага ждать будет. Песню мою ждать будет.

— Это, брат, верно. Песню от человека отнять грех! Тошно жить без неё…

— В долгу я перед ними!

— Ладно, утром ужо снарядим тебя. Одежка на тебе не дай бог!

Качнул головой Щегол, словно не об нём речь, — не дай бог!

Засмеялся Фёдор:

— Тебя бы ко мне в учителя, Щегол! С тобой не пропадёшь! Ложись, спи… Утро вечера мудренее.

— Пойдём, — встрепенулся Яков. — Я тебя сейчас на печи пристрою. Ох, и жарко!

— Ну?! На печи лет десять не спал!..

Правду сказал Федору немец: «С Елизаветой немцы попадали».

Елизавета, французом Рамбуром воспитанная, ко всему французскому склонялась, а за ней и все туда же…

Иван Иванович Шувалов, к просвещению приязнь питая, в дружбу и переписку с Вольтером и Дидро вступил, труды их перечитывал и в кабинетном шкафу хранил.