Николай Север - Фёдор Волков.Сказ о первом российского театра актёре.

«— По указу Ея Императорского Величества!..

С перепуга воевода языка лишился, одними губами шевелит: «Будет мне горюшка по донышко!» А подпоручик своё:

— …Великая государыня императрица Елизавета Петровна на сего генваря третьего дня всемилостливейше указать соизволила: ярославских купцов Фёдора Григорьева, сына Волкова, он же Полушкин, с братьями Гаврилом и Григорьем, которые в Ярославле содержат театр и играют комедии», — подпоручик стал лист перелистывать, пальцы, видать, остужены, не дождёшься никак.

— В Сибирь его, в Сибирь! — не вытерпела Матрёна. — За обиды и другие резоны!

— Цыц, — простонал Носов, — замри!

— …И кто им для того ещё потребен будет, привезти в Санкт-Петербург для играния комедий…

— Святители-угодники! — ахнула Матрёна.

— …Посему надлежит для скорейшего их сюда привозу ямские подводы и на них прогонные деньги, сколь надлежит, дать из Ярославской провинциальной канцелярии…»

Подпоручик уложил указ, застегнул суму.

— Осведомлен был на дому у тебя, Фёдор Григорьевич, что истребован ты к воеводе, ну вот… сюда домчал. Не медли, сбирай всех и что надобно, забирай без забыву, — во дворец едем, не куда там!..

Воевода стоял неподвижен, потом, очнувшись, голову охватил: «Ах, сукин сын!»

А за окном — сумерки зимние, позёмка шелестит…

Другую неделю едут комедианты, а конца пути всё нет и нет. Едут по ухабистым зимним дорогам, по оврагам, снегом заваленным, боясь растерять приданое русской Мельпомены, [15] Мельпомена (греч.) — муза трагедии. что сложено в санях да рогожами укрыто. Тоже ведь… не с руки — нищей невестой к венцу ехать! Дружки невесты — одиннадцать ребят ярославских, свадебный поезд, в двенадцать подвод, на полверсты растянулся: с задних переднего колокольца не слышно…

Встречные мужики возами своими в сугроб, в обочину валятся, диву даются, крепким словцом провожают. А зимние дни коротки, как девичья память. Бубенцы отзвякивают версту за верстой. Опять ямская изба. Стало быть, на сегодня доехали…

Подпоручик к попу «за благословением» пошел — только его и видели. Ребята по избам к молоку да лепёшкам ржаным притулились. Ямская деревня зажиточная, ямщики — «государевы люди» — от многого тягла избавлены. Тут живут Никишины, Обуховы, Вершниковы — ямщики бородатые, с именем-отчеством, не то что в семи верстах, в Обгореловке: Волк, Рыбка, Нищенков, Чупрун да Горох, мужики оголодавшие, пропащие…

Фёдор, Шуйский, Дмитревский да Алексей Попов остались в станционном дому. Косматый служитель в печь дров натолкал, огонь запалил… Хорошо! Фёдор придвинул креслице деревянное, сел, в огонь смотрит. До сих пор в себя не придёт. Воевода, Матрёна, Гурьев всё ещё будто за спиной стоят, грозят… Вёрсты, занесённые снегом, в глазах без конца бегут, а главное — неведомо, чем ещё судьба удивит… Смотрит Фёдор в огонь, вслух думает: «Во дворец едем! Кто их там, вельмож, поймёт, — шутов, затейников, может, ждут…»

— Ты что, Фёдор, — вступился Дмитревский, — государева милость, а ты…

Яков пригорюнился:

— Воевода, прощаясь, сказал, если выгонят нас из столицы, так он из меня картузов наделает… Мне назад пути заказаны. Знаем мы эти картузы…

— Молчи, Яша…

— Не замолчу! Это про меня написано в тражедии:

Простри к мучительству немилосердну власть;

Всё легче, нежели перед тобой мне пасть…

В это время дверь приоткрылась. Сквозь щель голова чья-то сунулась и продолжила:

Что предан я тебе, ликуя в пышном чине,

Благодари моей нещасливой судьбине! –

Глаза на толстом лице смешливые, цветом, как ягоды, голубые. — Отменно! На театре плескал бы вам! — За головой в дверь всунулись плечи. — Полагал, что с пути-дороги почиваете… но, услыша голоса ваши…

— Милости просим… за честь сочтём… Имени-отчества ещё не ведаем! — откликнулся Фёдор.

— Семён Кузьмич Елозин, — церемонно представился при входе низенький человечек, — человек великой обиды и напраслины. Служил в сенате чином коллежского регистратора, а ныне за пьянство определён тем же чином в академию всех наук…

— Разумею, питомцы ваши счастливы в науках под вашим попечением!

— Сдаётся и мне… Хотя по совести… и там, несмотря на чин, дран на конюшне и от службы отставлен. Числюсь теперь за подполковником Сумароковым… Почерк имею, когда не пьян, отменный!

— У господина сочинителя! — воскликнули комедианты…

— Именно-с! Невозможная трудность в науке состоять при ихнем характере… Прощения, судари, прошу, кто из вас ярославской купеческой статьи Волков Фёдор Григорьевич будет?