Георгий Фруменков - Декабристы на Севере

Приведем с незначительными купюрами рапорт жандармского офицера Алексеева от 24 марта 1833 года: “Государственный преступник Горожанский был отправлен в Соловецкий монастырь. Мать его, богатая женщина, посылала к нему через тамошнего архимандрита платье, белье и другие необходимые вещи, а также деньги на его содержание, наконец, получив позволение, поехала сама проведать [сына] и нашла его запертого в подземелье в одной только изношенной, грязной рубашке, питающегося одной гнилою рыбой, которую ему бросали в сделанное сверху отверстие. Горожанский совершенно повредился в уме, не узнал матери, и та не могла добиться от него ни одного слова, только чрезвычайно обрадовался, когда она ему надела новую рубашку и поцеловал оную… Госпожа Горожанская подарила архимандриту две тысячи рублей, и тотчас оне перевели его из подземелья в комнату и стали лучше кормить, но монахи по секрету ей объявили, что по ее отъезде архимандрит опять его посадит в прежнее место и будет содержать по-прежнему. Очень вероятно, что ежели она что и посылает туда, то все удерживается архимандритом в свою пользу, а не доходит до ее несчастного, лишенного рассудка сына…”

Далекий от сантиментов жандармский офицер считал возможным просить начальство “оказать истинное благодеяние для престарелой матери, приказав поместить его [Горожанского] в какой-либо сумасшедший дом, где она, плативши за его содержание, могла бы иногда его видеть”. [128] ЦГАОР СССР ф. 109, 1 эксп., оп. 5, д. 61, ч. 172, л. 17–17об.

На полях напротив рапорта Алексеева неизвестной рукой сделана карандашом такая запись: “Когда получится отзыв о произведенном Горожанскому медицинском свидетельстве, тогда сию бумагу доложить”. И вторая, другой рукой: “Переговорим”. Однако из дела не видно, чтобы по упомянутой докладной с кем-нибудь велся разговор. За издевательство над Горожанским монахов следовало привлекать к ответственности, но правительство не хотело компрометировать своих союзников. Рапорт Алексеева сдали в архив.

“Комнатой”, в которую перевели Горожанского после визита матери, жандарм называет чулан тюремного здания размером до трех аршин в длину и два аршина в ширину, напоминающий собой собачью конуру. [129] В кн. В.И. Баскова “Суд коронованного палача” (М.: Советская Россия, 1980, с. 157) высказана догадка, что Горожанский провел в земляной тюрьме пятнадцать лет. Это предположение ошибочно. В этих “кабинах” заключенные не могли двигаться — лежали или стояли. “Вообрази себе, каково сидеть в таких клетках всю свою жизнь!” — писал в 1838 году Александр Николаевич Муравьев брату Андрею в перлюстрированном 3-м отделением письме. [130] ЦГИА СССР, ф. 797, оп. 4, д. 15909, л. 22. Здесь же, в коридорах тюрьмы, у самых дверей арестантских казематов, размещались караульные солдаты. Они раздражали А. Горожанского, издевались над ним.

Доведенный режимом Соловков до крайнего психического расстройства, Горожанский 9 мая 1833 года заколол ножом часового Герасима Скворцова. Только после этого чрезвычайного происшествия на Соловки для освидетельствования арестанта “в положении ума его” выехал член Архангельской врачебной управы, вполне “благонадежный” лекарь (акушер!) Григорий Резанцев.

На основании объяснений Досифея и поручика Инкова лекарь установил, что до осени 1832 года Горожанский отличался довольно скромным нравом, а затем “стал делать разные буйные поступки”. В то же время он перестал ходить в церковь, на великий пост просил дозволения употреблять мясную пищу.

В течение трех суток Резанцев следил за Горожанским без ведома наблюдаемого. Бывший кавалергард показался ему молчаливым, пасмурным, занятым “мрачными своими мыслями, при совершенном невнимании ко всему, его окружавшему”. Ночью узник спал мало, больше ходил скорыми шагами по камере. В разговор вступал неохотно, на вопросы отвечал отрывисто, об обыкновенных вещах судил правильно. Отлично помнил прошедшее. Оживлялся, когда беседа касалась настоящего его положения. В этом случае апатия покидала Горожанского, и он “громко произносил жалобы на несправедливость подвергнувших его заключению, на беспрестанные обиды и притеснения от всех как в Оренбургской губернии, так и в монастыре от солдат и архимандрита”. Причину убийства часового объяснял тем, что солдаты не дают ему покоя ни днем, ни ночью, плюют в него, постоянно кричат, шумят, а часовой, который должен унимать солдат, потакает их поступкам”. [131] ЦГАОР СССР ф. 109, 1 эксп., оп. 5, д. 61, ч. 172, л. 20об, ЦГИА СССР, ф. 796, оп. 111, д. 821, л. 10об, ЦГВИА СССР ф. 36, оп. 11/854, д. 105, л. 13. Между тем справедливость и честь “всегда требовали убивать злодея”. Горожанский не оправдывал свое поведение и не искал смягчающих вину обстоятельств. Он заявил врачу, что “обидами и притеснениями” доведен до отчаянного состояния, терпению пришел конец и, чтобы избавиться от мучений и “скорее разом решить свою участь, готов сделать все”.