Георгий Фруменков - Декабристы на Севере

Справедливости ради скажем, что материальных затруднений Горожанский не испытывал в крепости. При “посажении”, как сказано в официальном документе, у Горожанского было изъято и отдано на хранение тюремному начальству 1250 рублей. [100] ЦГИА СССР, ф. 1280, оп. 1, д. 6, л. 326об. В дальнейшем декабристу аккуратно помогали деньгами родственники. Но ведь не хлебом единым жив человек!

Заключенных Петропавловской крепости угнетали тюремные порядки, одиночество, несправедливость, наглость надсмотрщиков. Многие декабристы были закованы в железа, иные — прикованы к стене. До мая 1826 года в железах содержались Щепин-Ростовский, Арбузов, Якубович, Цебриков, Петр Борисов, Артамон Муравьев, Михаил Бестужев, Бестужев-Рюмин и другие. [101] Там же, д. 4, л. 30об. Сырые, душные и вонючие казематы кишели паразитами, которых истребляли лишь “посредством сметания”. При таком способе борьбы с насекомыми совершенно уничтожить их оказалось “весьма затруднительно”, признавали жандармы. [102] Там же, д. 12, л. 52.

Разрушалось здоровье узников. Свирепствовали простудные, водяночные, золотушные, цинготные и другие заболевания. [103] Там же, д. 3, л. 15, 21, д. 2, л. 90, 92. Штаб-лекарь крепости Элькан забрасывал Сукина докладными такого рода: содержащийся в крепости арестант (имярек) “одержим сильной цинготной болезнью”, однако “по сырости казематов и неудобности в них для лечения” лечить его “с успехом невозможно, а потому и не благоугодно ли будет вашему высокопревосходительству об отправлении сего арестанта для удобнейшего пользования в какую-либо больницу сделать куда следует представление”. [104] Там же, д. 2, л. 4. Редко подобным рапортам комендант давал ход, чаще “коллекционировал” их.

Истощались моральные силы декабристов, многие страдали психическим расстройством и нервными недугами. 5 сентября 1826 года умер в крепости от нервной горячки и судорожных припадков отставной полковники. Ю. Поливанов. [105] Там же, д. 3, л. 59. В “помешательстве ума” оказался капитан Черниговского полка, “славянин” А.Ф. Фурман. [106] Там же, д. 4, л. 29об –30. 14–16 июня 1826 года пытался покончить с собой корнет П.Н. Свистунов. Он проглотил с хлебом обломок стекла, а через два дня бросился в Неву, но был спасен [107] Там же, л. 39. и отправлен на каторгу. Сами тюремщики не верили, что арестанты могут оставаться в крепости психически нормальными людьми. В июне 1826 года царь разрешил Свистуновой свидание с сыном, но с оговоркой: если он “в здравом рассудке”. [108] Там же, д. 3, л. 201.

Коль молодые, физически крепкие люди, гиганты духа, сходили с ума после 6–10-месячного пребывания в крепостном изоляторе, то можно было не сомневаться, что четыре свинцовых года выбьют из колеи такого гордого, порывистого, болезненно-раздражительного и крайне свободолюбивого человека, каким был Горожанский. 19 апреля 1829 года Бенкендорф уведомил Сукина, что по просьбе псковского помещика Петра Горожанского ему дозволяется “иметь свидание с братом, но не иначе, как при свидетеле”. [109] Там же, д. 12, л. 242. В августе братья увиделись. Описание встречи не обнаружено, но известно, что декабрист произвел на брата впечатление душевнобольного человека. [110] ЦГАОР СССР, ф. 109, 1 эксп, оп. 5, д. 61, ч. 172, л. 9об, ЦГВИА СССР, ф. 36, оп. 11/854, д. 105 л. 4–5.

7 июля 1830 года А.С. Горожанский вышел из крепости и выехал к месту службы — в 7-й линейный Оренбургский (бывший Кизильский гарнизонный) батальон “под бдительное наблюдение начальства”. Начался оренбургский период жизни декабриста. Находиться на свободе, хотя и под надзором, ему долго не пришлось. В ноябре 1830 года командир отдельного Оренбургского корпуса генерал-адъютант граф Сухтелен сообщил в столицу, что по прибытии на новое место Горожанский “отзывался больным”. Лекарь нашел его “одержимым слабостию нервов, с подозрительным расстройством умственных способностей”, но могущим нести службу. Назначенный дежурным по караулам, Горожанский в первый раз справился с обязанностью, но при вторичном ее выполнении он, осматривая посты, нанес обнаженной шпагой несколько легких ударов по голове стоявшему на часах рядовому Стугину за то, что тот будто бы нерадиво нес караул. Горожанского должны были судить по всей строгости закона, если бы медицинская комиссия военного суда признала его вполне вменяемым.

Не успели закрыть дело с часовым, как Сухтелен в очередном донесении сообщал, что Горожанский “оказал буйство против одного офицера и рядового, которые были приставлены к нему для присмотра” и объявил батальонному адъютанту подпоручику Янчевскому, что не признает над собой власти царя и повинуется только одной христианской власти, и при этом “произносил разные дерзкие слова на особу его величества”.