– Давай!
– Об чем?
– Ладно… как отдыхаете давай.
Все же дал некую слабину. Надеялся – про отдых полегче будет.
– Ну… кино. Театры приезжают…
Тема отдыха у него туго шла.
– Дальше.
– Ну а если проблемы пола надо решить… – неожиданно выдал научный оборот.
– А разве они решаемы? – вырвалось у меня.
– Так а чего такого? Идешь на Гнилой Конец…
На это не всякий решится.
– Почему на Гнилой? В смысле – почему называется?
– Так за водоемом сброса! Дома от испарений гниют… Но бабы отличные! Условно освобожденные.
Освобожденные от условностей.
– Ходил там к одной…
– Ну? – проговорил я. Хотя все уже было ясно: идем не туда.
Пека вдруг надолго умолк. Да, если с такой скоростью ходил – не дождешься.
– А скорее нельзя?
– Скорее только гонорея.
Достойный ответ.
– Правда, предупреждали меня: к этой не ходи. Но гонор!
Но гонорара нам не видать.
– Обратно иду. Дай, думаю, искупаюсь!
– А месяц какой?
– Декабрь… Ну так пaрит все!
Пейзаж, видимо, напоминает Стикс. Я бы не поплыл.
– Отплываю так всего метров шестьсот. Устал после той…
Условно раскрепощенной.
– Вылажу на берег – шмоток нет.
– Отлично!
– В сторонке какой-то хмырь сидит, курит на отвале породы. А я без трусов – ну, в пару все! Подхожу, папиросу прошу. «Ты чего-то потерял?» – интересуется. «Да, – говорю. – Все». «Ай-ай-ай! И с чего это такое с тобой? Не догадываешься?» «На хрен мне догадываться?» «Тогда идем». Отошли с ним к шоссейке. Стоит пикап. Рука такая своеобразная торчит из окошка: три «перстня» нарисовано. Шерстяной! «Кто будешь?» – спрашивает. Хмырь подсказывает: «Бугор с «Полярной». Знаю его». Шерстяной подивился: «Так у него еще и желание по бабам гулять?» Все знают – на «Полярке» у нас полный набор: и газы, и радиация, и горение руд. Только самые «строгие» там – ну и мы, специалисты. «Хорошо устроился, – Шерстяной говорит. – Так чего надо тебе?» «Трусы! – четко докладываю. – Партбилет!» «Все?» «А чего еще?» – удивляюсь. «Правильно отвечаешь! Но учти – еще у той биксы появишься, найдут тебя вот тут, в отвале, но никто не узнает тебя».
Хороший сценарий вырисовывается о рабочем классе!
– Ну и что?
– Что – бросил к ней ходить. Себе дороже!
Романтики никакой. Понимаю, кажется, почему его во ВГИК не хотели брать.
– Ничего не получится! – произнес я в сердцах. – Вуз этот вряд ли поможет тебе.
– Ты поможешь! А то чем Родине гордиться? – нагло Пека сказал.
– …Освободился батя, стал дома бывать…
– Бывать?
– Ну да, партизанские привычки. В основном пребывал неизвестно где.
Спецзадание.
– А выпив, кулаком бацал: «Мы не р-рабы!» Мать насмешливо спрашивает: «А кто ж ты?» «Царь горы!»
– Ну а сейчас ты это дело, вроде, подхватил? – осторожно спросил я. Не оборвать бы ниточку.
– Ну! А куда денешься? Пьяницу от любимого дела не отучишь. Работаем, – скромно Пека сказал.
– Тогда продолжаем! – я прохрипел.
Глубокой ночью мы оба, обессиленные, пластом лежали на полу нашей каморки. И вдруг со скрипом отъехала дверца, и прекрасная комендантша своими дивными белыми ногами запихнула к нам полосатый матрас.
– А цыпа эта доиграется, – прохрипел Пека. – Пол-Федора я ей засажу.
– Ты щедр.
Проснулся я от каких-то ритмичных скрипов. Лежал, смежив веки. Неужто это он уже исполняет страшную свою месть в отношении комендантши? Вот он, рабочий напор! И какое-то полыхание. Северное сияние, что ли, сюда провел? Смело открыл глаза… Господи – это он челку свою расчесывает металлической гребенкой – другая, видимо, не берет!
– В один дом приличный хочу тебя отвести. Жениться думаю.
Если я не лежал бы – упал! Клиент мой неожиданно открылся светлой стороной.
– А сейчас, что ли, утро уже?
– Еще день.
Да, денек емкий получился!
– Ну одеты, вроде, адекватно, – оценил Пека. – Идем.
Мы шли через Кожевенную слободу, вдоль Яузы. Хорошо, тепло! Лужи пышно окаймлены пушистым тополиным пухом, темнеющим к середине от краев.
– Дед его кожемякой был…
– Чей?
Пека удивленно остановился.
– Чего – чей? Кузьмина!
– Так мы к нему, что ли, идем?
– Ну!
Лихие он выбирает маршруты.
– А по себе дерево рубишь? – поинтересовался я.
– Так меня, сына каторжного, на спецфакультет взял!
Это я слышал уже. А потом на эту же каторгу и направил. Любит Пека непосильные рубежи.
– Дед его кожемякой был. Мял портфели…
Выбор удачный.
– Намял дом.
И теперь, понимаю, мы туда идем?
Читать дальше