Томас Пинчон - V.

– Папа! – вскрикнула Мелани.

Шофер вздрогнул и инстинктивно нажал на тормоз.

– Какой я вам отец, – пробормотал он.

И продолжил движение к вершине Монмартра, в сторону самой болезненной части неба. Будет дождь? Тучи висели клочьями, как струпья прокаженного. В пасмурном свете дня ее волосы приняли нейтрально-каштановый оттенок, цвет буйволовой кожи. Если их распустить, они достигали середины ягодиц. Но Мелани укладывала волосы в два пышных локона, которые прикрывали уши и щекотали шею.

У папы был гладкий череп и мужественные усы. По вечерам она тихонько пробиралась в обитую шелком комнату, таинственное место, где спали се родители. И пока Мадлен расчесывала волосы маман в соседней комнате, Мелани забиралась к отцу на широкую кровать, и он щекотал ее в разных местах, а она извивалась, не издавая ни звука. Это была их любимая игра. Однажды, когда за окном гремела гроза и сверкали молнии, какая-то ночная птичка уселась на подоконник и уставилась на них. Как давно это было. И тоже в конце лета, как сейчас.

Тогда они жили в своем поместье Серр Шод в Нормандии, которое некогда было родовым гнездом древнего семейства, чья кровь давным-давно превратилась в бледную сукровицу и испарилась в морозном воздухе Амьена. Дом, построенный во времена Генриха IV, был внушительным, но невзрачным, как большая часть архитектурных сооружений того периода. Мелани всегда хотелось съехать с его мансардной крыши – с самого верха соскользнуть вниз по первому пологому скату. Юбка задерется, обнажив бедра, обтянутые черными чулками ноги матово трепыхнутся на фоне мертвого леса дымовых труб под нормандским солнцем. Она окажется над вязами, над скрытыми под их кронами прудами с сонными карпами, достигнет высоты, откуда маман, удивленно глядящая на нее из-под парасоли, покажется крохотным пятнышком. Мелани не раз представляла себе всю гамму ощущений: стремительное скольжение твердой округлости попки по ребристой черепице, щекочущие прикосновения ветра, ласкающего юные грудки под блузкой. А затем скачок на последний, самый крутой скат крыши, откуда уже нет возврата, где трение тела сойдет на нет, движение ускорится и она перевернется, запутавшись в платье, возможно, успеет сорвать его с себя, отбросить в сторону и увидит, как оно упорхнет черным воздушным змеем; тут же почувствует, как, сердито покраснев, напрягутся ее соски от соприкосновения с черепицей; успеет разглядеть на карнизе готового взмыть в небо голубя, ощутит вкус собственных волос, попавших в рот, громко вскрикнет и…

Такси остановилось у кабаре «Нерв» на рю Жермен Пилон, неподалеку от бульвара Клиши. Мелани расплатилась с шофером, и он помог ей снять сумку с багажника на крыше автомобиля. Похоже, первые капли дождя коснулись ее щеки. Такси уехало, Мелани застыла перед входом в кабаре на пустынной улице; даже цветы, вышитые на сумке, приуныли в мрачной серости дня.

– Ты все-таки нам поверила. – Месье Итагю возник рядом с девушкой и, слегка наклонившись, взял ее сумку. – Проходи внутрь, fetiche [258]. Есть новости.

На небольшой сцене в конце зала, заставленного столами с перевернутыми стульями и освещенного тусклым светом пасмурного августовского дня, состоялась ее встреча с Сатиным.

– Мадемуазель Жарретьер [259], – представилась она своим сценическим именем.

Сатин был приземистым и тучным типом в трико и блузе; на голове у него в разные стороны торчали клочки волос. Его взгляд скользнул по ее бедрам. Юбка, которую она носила уже два года, была ей явно мала. Мелани смутилась.

– Мне негде жить, – пробормотала она.

– Поживешь пока здесь, – успокоил ее Итагю, – тут есть свободная комната. А потом мы переедем.

– Переедем? – удивилась она, продолжая рассматривать буйство тропических цветов, украшавших ее сумку.

– В театр Винсена Кастора, – радостно воскликнул Сатин. Крутанулся на месте и запрыгнул на небольшую стремянку.

Итагю принялся восторженно списывать «L'Enlevement des Vierges Chinoise» – «Похищение китаянок». Этот балет – величайшее произведение Владимира Поркепика – станет лучшей постановкой Сатина, это будет в высшей степени грандиозное зрелище. Репетиции начнутся завтра, она сэкономила день, они все равно ждали бы до последнего момента, потому что только Мелани, Ля Жарретьер, может исполнить партию Су Фень, которая гибнет под пытками, защищая свою честь от захватчиков-монголов.

Мелани отошла к правому краю сцены. Итагю стоял в центре и, размахивая руками, продолжал хвалебную речь, а слева на стремянке, мурлыча мюзик-холльный мотивчик, сидел загадочный Сатин.