Симаки Кэнсаку: Красная лягушка

Незадолго до того, как слечь окончательно, я отправился в храм Сюдзэндзи. Я был уже очень слаб, но все же не подозревал, что немощен до такой степени. Меня не оставляла надежда, что стоит немного отдохнуть, и бодрость вернется ко мне. Так как горячие источники бесполезны при моем состоянии — полном упадке сил, мне хотелось просто побыть одному в тишине. Однажды мне уже довелось провести ночь в Сюдзэндзи, и я не стремился туда больше. На сей раз я собирался поехать в другое место, но оттуда пришел отказ — меня не могли обеспечить ночлегом. И снова пришлось остановиться в гостинице при храме.

В первый же день я пожалел, что приехал. Мне отвели прямо-таки ужасную комнату. Находилась она в самом конце коридора третьего этажа, и это начисто лишало надежды, что сюда заглянет солнце. При закрытых сёдзи [1] Сёдзи — раздвижные рамы или части стены в японском доме, застекленные либо затянутые специальной бумагой. я, правда, с большим трудом мог читать даже в самые светлые часы дня.

Осень была еще в разгаре, но горный воздух уже нес с собой холод. У меня наверное, к тому же поднялась температура, и каждый раз, как студеный ветер забирался за воротник, меня начинало знобить. А тут еще мерзкий запах уборной, доносимый ветром, стал совершенно нестерпим. Вонь раздражала бы всякого, я же все больше слабел и не мог переносить даже приятного запаха, не говоря уж о дурном. Вот почему я был вынужден, задвинув сёдзи, иногда сидеть в полумраке.

Иногда, раздвинув сёдзи, я с завистью оглядывал светлые, хорошо освещенные солнцем комнаты напротив; смотрел на людей, привольно развалившихся на широкой веранде. Вот уж никак не думал, что здесь так много гостей. Но ведь и я не как снег на голову свалился, а предварительно предупредил, что приеду. Тут же я позвал служанку и попросил другую комнату, но ничего не добился.

Я был самым нежелательным гостем для подобного рода гостиниц, так называемым постояльцем-одиночкой. Сколько бы ни было хороших комнат, их держали для тех, кто приезжал сюда провести время с женщинами. Я вспомнил, как этой весной по делам радиокомитета объезжал сельские районы Фукусима и один из местных жителей повез меня на горячие источники. Стоило мне снять обувь и подняться наверх, как в гостинице поняли, что я один, сразу заявили, что комнат нет, и указали мне на дверь. Теперь, когда процветают выскочки военного времени, никого не интересуют люди, желающие почитать в тишине или просто отдохнуть. А между тем в журнале профсоюза работников курортов, который можно купить и у нас, написано: «Мы, работники курортов, идя в ногу со временем, сознаем свою ответственность за здоровье народа…».

Я могу не обратить внимания на пустяк, но такой же пустяк может вывести меня из равновесия, — это мой недостаток. Однако обычно мне удавалось подавить гнев. В то время я особенно старался, но никогда не мог совладать с собой, и мой гнев часто выплескивался наружу. Наверное, из-за болезни я потерял способность терпеть. Стоило подумать, с каким трудом я выкроил время и приехал сюда, полный радужных надежд, как мне становился невыносим даже вид книги, привезенной с собой. Во мне поднималось злобное чувство, переходившее все границы. Совсем пропал аппетит. Когда наступало время обеда, молча входила равнодушная, неприветливая женщина и, ни слова не говоря, протягивала меню. А я, тоже молча, даже не взглянув на него, указывал какое-нибудь название.

У меня не было душевных сил поискать новую гостиницу. Не было и решимости бросить все, быстро собраться и уехать. Естественно, что я все чаще и чаще стал уходить из гостиницы, возвращаясь только к обеду или ужину. Я отправлялся к холмику, где, как говорили, была могила Аринори, [2] Аринори — один из героев японского эпоса. в парк, в сливовый сад и коротал там время, греясь на солнце.

Однажды, возвращаясь после долгой прогулки вдоль реки, я очень устал и, подыскивая местечко для отдыха, увидел у обочины дороги, протянувшейся прямо над рекой, небольшой, но удивительно ровный камень. Я присел на него и вытер пот со лба. Вокруг не было ни души, ясный осенний день клонился к вечеру. Поддавшись усталости, вызванной малокровием и продолжительной прогулкой, я бездумно глядел на воду.

Почти на середине реки виднелся островок — кусочек обнаженной земли. Он был невелик, и течение, обогнув его, тут же вновь единым потокам устремлялось вдаль. У берега, где я сидел, было глубоко. Из воды выступали большие камни, о которые яростно билась вода, закручиваясь в водовороты и вздымая белую пену. Дно не просматривалось. А у противоположного скалистого берега, где было мелко, река текла быстро и совершенно бесшумно.