Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

Тамара сообщила семье о своем решении, и вскоре они отправились на Остров.

Родители Тамары находились в то время в стесненных обстоятельствах: стоимость ценных бумаг прошла пиковую отметку в конце Второй мировой войны, и теперь Кастильо почувствовали на себе результаты девальвации. Содержать особняк на улице Акаций в подобных условиях было затруднительно, и дом стал приходить в упадок. Когда Андрей и Тамара выразили желание в нем жить, отец Тамары преподнес им его в качестве свадебного подарка и переехал вместе с женой в небольшую современную квартиру. Мать подарила Тамаре бриллиантовые серьги, чтобы она, живя в Понсе, надевала их во время светских раутов, но Андрей настоял на том, чтобы она их продала. На вырученные деньги они. починили крышу, поменяли изъеденную жучком деревянную обшивку стен и соскоблили старый лак с паркетных полов, чтобы вернуть им первоначальную красоту.

Дом хранил романтическую ауру конца прошлого века, которая как нельзя более подходила к занятиям балетом. Каждая дверь была украшена резьбой, потолки были пятиметровой высоты, а полы паркетные. Керенски убрал внутренние переборки, и часть дома превратилась в зал для занятий – двадцать метров в длину и четырнадцать в ширину, где можно было обучать искусству танца целый полк. К правой стене прикрепили во всю длину палку из пальмового дерева, к левой – огромное зеркало, от пола до потолка, чтобы учащиеся могли «учиться выражать с помощью движений физических движения души», как говорил профессор Керенски.

Вскоре в местной газете «Житель Понсе» появилось объявление. «Обучение балету начинающих и любителей, специальные условия для детей» – говорилось там. Андрей хотел, чтобы двери его студии были открыты для детей из бедных кварталов, он собирался обучать их бесплатно, и Тамара была с ним согласна. Но когда подруги Тамары, которые принадлежали к самым обеспеченным семьям Понсе, увидели объявление в газете, их столько набежало в старинный особняк Кастильо вместе со своими дочерьми, что для детей из бедных семей и места не осталось. В этой школе девочки учились не только танцевать, но и вести себя как настоящие сеньориты.

Первые два года Балетная школа Керенски имела огромный успех. У Андрея и Тамары было множество учеников – по меньшей мере человек пятьдесят, от восьми до шестнадцати лет, – и они зарабатывали столько денег, сколько и не мечтали. Но Андрей был не удовлетворен тем, как идут дела. Его огорчало, что в школе учатся одни девочки. Мальчики в школу Керенски не записывались и не танцевали в репертуаре театра «Ла Перла». Но ведь ни один балет не обходится без мужских партий. В балете «Петя и волк», например, партию Пети танцевала девочка, и это было сплошное несчастье. Партию Волка танцевал сам Керенски, поскольку ни одна из девочек не могла исполнить ее.

Однажды Керенски пригласил в студию матерей своих учениц и стал объяснять им, какую возможность они упускают. Он рассказывал им о том, как часто танцовщики из Санкт-Петербурга и Монте-Карло становились настоящими гениями. Балет открывает двери в мир искусства и может принести славу любому. Почему они не приводят в школу своих сыновей так же, как и дочерей? Матери слушали его вежливо, обмахиваясь веерами и пряча улыбки, как если бы профессор Керенски изволил изящно шутить. Андрей спросил их, почему они смеются. Ортенсия Эрнандес, пышная сеньора, у которой в студии учились две дочки, подняла руку, увешанную браслетами.

– Мой муж говорит: балет может быть опасен для мальчиков, – сказала она со смущенной улыбкой. – Занятия могут способствовать развитию склонности к гомосексуализму, и проявиться это может не сразу, а потом, через несколько лет.

Керенски рассердился, но переубедить Ортенсию не смог. И никогда ни один мальчик из приличной семьи не переступил порога Балетной школы Керенски на авениде Акаций.

Поступив в студию, я последующие четыре года ежедневно ходила на занятия, длившиеся несколько часов, прежде чем мне разрешили танцевать какие-либо партии в театре «Ла Перла». В Понсе нас, девочек, воспитывали как тепличные растения. Мы поедали огромное количество пончиков и пирожных из гуайабы, а также наедались до отвала жареной свининой. Мы понятия не имели о том, что такое дисциплина тела. Первое, что делал профессор Керенски, – сажал на диету всех своих учениц. Он категорически запретил есть мучное, жареное и рис с фасолью, чтобы, поднимая руки, мы показывали изящную дугу из алебастра, а не раздутые цветочные горшки и чтобы наши икры напоминали точеные балясины. В течение двух лет он говорил с нами только по-французски и велел выучить наизусть экзотические названия всех па, которые мы разучивали в классе. Мы ходили по улицам, повторяя: «девелоппе, арабеск и купе», а вечером, когда отправлялись спать, шепотом повторяли названия па, будто молитву.