Росарио Ферре - Дом на берегу лагуны

Губернатор Родриго Эскаланте вынужден был появиться в главном штабе своей партии, чтобы достойно принять поражение, и вскоре мы увидели его на экране. Вся партийная верхушка была вместе с ним, так же как и журналисты, и операторы различных телеканалов.

Эскаланте действительно напоминал бойцового петуха – лохматая белая шевелюра и мокрая от пота синяя рубашка. Он стоял на возвышении перед зданием штаба, а у его ног толпа по меньшей мере в десять тысяч человек неистово размахивала сотнями американских флажков. Эскаланте, как никогда, был похож на латиноамериканского касика: он клеймил своих врагов и обвинял их в том, что они украли голоса избирателей.

– Результаты этого референдума означают объявление войны, – кричал он. – Отныне и впредь мы должны быть сильными, как никогда. Независимые и сторонники свободного государства запугали народ незаконными приемами, и многие не решились защитить свои идеалы. Мы всегда уважали закон, но теперь мы будем действовать по-другому, Есть такая поговорка: клин клином вышибают. Теперь мы примем меры, которые давно пора было принять.

Толпа у ног Эскаланте заволновалась и одобрительно зашумела. Невдалеке, на авениде Понсе-де-Леон, слышно было, как сторонники свободного государства и независимые гудят клаксонами своих автомобилей, приветствуя развевающийся пуэрто-риканский флаг.

На следующий день после референдума газеты континента вышли с комментариями по поводу данного события. Газета «Вашингтон пост» напечатала карикатуру, где неотесанный крестьянин с черными усами и в соломенном сомбреро лежит в постели со Статуей Свободы. Надпись внизу гласила: «Зачем нам жениться, если нам и так хорошо?» Карикатура задела Кинтина за живое. Мы живем в незаконном браке с Соединенными Штатами, а американские журналисты смеются над нами и поддерживают такое положение вещей.

Губернатор Эскаланте обратился как-то к членам своей партии: «Мы должны готовиться к худшему, на случай, если независимые будут продолжать толкать Остров к пропасти». Кинтин истолковал его слова буквально. Он превратил одну из комнат нижнего этажа в арсенал и стал накапливать оружие и боеприпасы. По вечерам он садился в машину, ехал в «Импортные деликатесы» и проверял в магазине новоприбывшие партии продуктов, дабы убедиться, что нигде нет саботажа. А когда возвращался домой, то садился на террасе и любовно чистил оружие, например свой любимый 7,65-миллиметровый «люгер»-автомат с восемью пулями в цилиндре. А еще, стоя у окна кабинета, держа наготове винтовку, он до рассвета всматривался в гущу зарослей. Ему бы очень хотелось, чтобы Мануэль появился здесь еще раз, сказал он мне однажды. На этот раз его здесь ждут, и он получит по заслугам.

Мало-помалу я превращалась в какого-то другого человека. Кинтин целыми днями во всем упрекал меня: по моей вине «Импортные деликатесы» теряют прибыли, Вилли ослеп, а Мануэль стал террористом. Я водила Вилли и Мануэля в дом Эсмеральды Маркес, когда они были маленькие. Если бы Мануэль не познакомился с Кораль, он не примкнул бы к независимым, забастовка бы не произошла и полиция не избила бы Вилли. Я слушала все это, забившись в угол, как затравленный зверь. Мой корсиканский нрав, всегда готовый к борьбе, куда-то испарился.

После смерти Петры Брамбон, Эулодия, Вирхиния и Кармина вернулись в Лас-Минас, и мне пришлось нанять прислугу через агентство. Новые служанки были приходящими, в доме у нас не жили, и доверять им было нельзя. Кроме того, они крайне недобросовестно выполняли свои обязанности, и половину домашней работы мне приходилось делать самой. Кинтин, разумеется, во все это не вникал. Но при этом хотел, чтобы все было так же безупречно, как при Петре.

Но что пугало меня больше всего – это ярость Кинтина, когда кто-нибудь случайно портил или ломал его антикварные шедевры. Как-то одна из новых служанок, убирая гостиную, по недосмотру отбила мизинчик у фигурки Купидона севрского фарфора, который стоил тысячи долларов. Я носила этот мизинчик в кармане, завернутым в вату, уж не знаю сколько дней и все тряслась от страха, что потеряю его, пока наконец не дождалась Маурисио Болеслауса, который тайком пришел к нам домой и приклеил его, чтобы Кинтин ничего не заметил.

После смерти Перлы состояние здоровья Вилли ухудшилось, он снова стал страдать приступами эпилепсии. Большую часть времени я проводила с ним. Ему прописали барбитураты в больших дозах и запретили водить машину, так что он вынужден был бросить занятия в университете и уволиться с работы. Я хотела было сама возить его в университетский городок, но когда в университете узнали о его болезни (однажды приступ случился прямо во время занятий), ему запретили посещать лекции. Администрация не хотела брать на себя ответственность за то, что может произойти.