Дмитрий Савочкин - Марк Шейдер

Я смотрел на Марка Шейдера.

Когда-то в детстве я видел, как забивали свинью. Я гостил у бабушки в селе – там проводили лето почти все городские дети, так что мне было с кем водиться. Помню, что этим утром специально не пошел гулять, потому что знал, что будут убивать свинью. Я понимал, что свиней выращивают на убой, и никакой особенной жалости к хрюшке, помнится, у меня не было.

Был интерес.

После завтрака пришел Захар – здоровенный дядька, он жил на соседней улице, и все село знало, что он хорошо забивает свиней. Погода была хорошая, солнце светило вовсю, было очень тепло, но еще не жарко. Взрослые – их в доме было всего несколько человек – знали что делать. Они куда-то шли, что-то несли, с деловым видом что-то говорили. И только я вертелся у всех под ногами без толку, но, как меня ни старались отправить куда-нибудь, я не уходил.

Вывели свинью. Это была старая, здоровенная свиноматка, ростом, наверное, с меня тогдашнего – ну, это я преувеличил, но здоровенная, весила килограмм сто. Захар стал расставлять людей. Каждому он определял ногу, которую надо было держать. Свинья спокойно похрюкивала, наблюдая за суетой вокруг себя. Я смотрел ей в глаза, пытаясь словить взгляд, я слышал, что перед смертью что-то можно в глазах разглядеть, – но она глядела куда угодно, только не на меня.

Захар закончил распоряжаться и взял в руки длиннющий нож. Я еще подумал, что, наверное, неудобно таким ножом резать. Чтоб не чувствовать себя лишним, встал возле одного из взрослых и даже прикоснулся к свинье, как они делали. Все вместе взрослые стали тянуть свинью и завалили ее на бок. Ей не нравилось, она вяло дергалась, понимая, что происходит что-то, с чем ей бесполезно бороться, и хрюкала. Ее осторожно держали за ноги и придерживали за корпус.

Захар ударил свинью в центр груди ножом, вонзив его по самую рукоятку.

Она резко дернулась, выгнув спину, и вдруг ЗАОРАЛА совершенно человеческим голосом. Орала громко, сочно, с надрывом, дернулась, попытавшись согнуться, а потом вновь распрямиться.

Захар быстро вытащил нож и ударил снова. Она снова дернулась, да так сильно, что отбросила одного из взрослых, который держал заднюю ногу.

– Держать! – заорал Захар. – Промахнулся, черт!

Свинья завыла и стала трепыхаться, как рыба, выброшенная на берег. Она хрюкала, визжала и временами срывалась на громкий, протяжный, надрывный ор. Из ее груди, пульсируя, бил маленький фонтанчик крови, и в нем пальцами пытался разобраться взмокший Захар.

– Вот, – говорил он, – сейчас…

Захар ударил еще раз. Свинья издала короткий сочный звук, напоминающий хруст вперемешку с собачим воем. Ее крики стали захлебывающимися. Захар вытащил нож, еще раз залез рукой куда-то прямо к ней в грудь и, когда она снова дернулась, опять ударил. Свинья захрипела, забилась в конвульсиях.

– Держите, держите! – кричал Захар, но она уже поддала кому-то из взрослых копытом, и тот взвыл от боли, схватившись за поврежденное место. Захар отогнал его и сам схватил ее за ногу. Свинья громко выдохнула и успокоилась. Еще несколько раз она дернулась, разбрасывая капли крови по двору, и затихла.

– Черт, – сказал Захар, – промазал. Надо же! Толстая она у вас, хрен поймешь, куда бить.

Все уже отпустили свинью и смотрели теперь на себя, на свои руки, ноги, заляпанную кровью одежду, как будто не узнавая.

Я был шокирован и оглушен увиденным. В ушах у меня до сих пор стоял громкий, холодящий кровь крик свиньи. Все вокруг было в крови, а руки болели от того, что я, помогая взрослым, сжимал их на свином боку. Ощущение свиньи – играющих под кожей мышц, теплого, мягкого бока – казалось, приклеилось к моих ладоням.

Но больше всего меня поразило тогда, что единственным желанием было поскорее все закончить. Мне не хотелось помочь свинье или попытаться спасти ее.

«Наверное, я чудовище, – думал я. – Я убийца. Я – из тех детей, что вырастают и становятся плохими персонажами боевиков, с кривой улыбкой делающими гадости. Ведь кто-то же, когда вырастает, в них превращается?»

Помнится, много ерунды я тогда передумал.

Но жалко или страшно от этого мне так и не стало.

Так же и сейчас. Даже понимание того, что я – Марк Шейдер, единый в двух лицах, как Янус, – не заставило меня пожалеть о чем-то или хотя бы по-настоящему испугаться.

Слишком много страха я видел в своей жизни. Слишком много ужаса. Ничто с тех далеких пор, когда под ухом орала свинья, не пугало сильнее и не трогало. И никто больше не вызывал у меня жалости – не такого, знаете, отношения, когда смотришь свысока на несчастное существо, а именно настоящей, животной жалости.