Жан-Мари Леклезио - Пустыня

Как хорошо! Кажется, будто ты плывешь в лодке, словно Наман-рыбак и его товарищи, и тебя застигла страшная буря. Небо необычное, совершенно нагое. Земля исчезла или почти исчезла, она еле видна сквозь песчаные просветы, она исковеркана, растерзана — только чернеют пятна рифов среди моря.

Лалла сама не знает, почему в такие дни ее тянет в дюны. Это сильнее ее, она не может оставаться в четырех стенах в доме Аммы, не может бродить по улицам Городка. Жгучий ветер опаляет ей губы и ноздри, огонь разливается в ее груди. Быть может, это жар лучей, льющихся с неба, лучей, идущих с востока, который вместе с порывами ветра проникает в ее тело. Но пламя это не только опаляет, оно несет освобождение, тело Лаллы становится легким, быстрым. Цепляясь обеими руками за песчаные дюны, уткнув подбородок в колени, она старается удержаться на месте. И дышит она редко и неглубоко, чтобы не стать слишком легкой.

Она старается думать о тех, кого любит, чтобы не дать ветру унести себя. Она думает об Амме, о Хартани и в особенности о Намане. Но в такие дни ничто и никто из тех, кого она знает, по-настоящему не имеет значения, и мысль ее тотчас уносится прочь, ускользает, словно это ветер выхватил ее и понес вдоль дюн.

Потом внезапно Лалла чувствует на себе взгляд Синего Человека пустыни. Тот же самый взгляд, что и там, наверху, на каменистом плато у порога пустыни. Бездонный, повелительный взгляд наваливается ей на плечи всей тяжестью ветра и солнца, в этом взгляде испепеляющая сушь, которая несет с собой муку, это взгляд отвердевший, как каменное крошево, осыпающее ее лицо и одежду. Лалла не понимает, чего он хочет, чего требует. Быть может, от нее он вовсе ничего не хочет, просто пролетает над морем, над рекой, над Городком, стремясь куда-то вдаль, чтобы опалить города и белые дома, сады, фонтаны и широкие проспекты в заморских странах.

Лалле становится страшно. Она хочет остановить этот взгляд, задержать его на себе, чтобы он не стремился туда, за горизонт, чтобы он отказался от своей жажды мести, от огня и насилия. Она не может понять, почему ярость Синего Человека жаждет смести с лица земли эти города. Лалла закрывает глаза, чтобы не видеть песчаных змей, извивающихся вокруг нее, не видеть грозных песчаных клубов. И тогда в ее ушах начинает звучать голос воина пустыни, которого она зовет Ас-Сир — Тайна. Никогда прежде, даже когда он являлся ей на каменном плато, закутанный в белый бурнус, с лицом, закрытым синим покрывалом, не слышала она его так явственно. Странный голос звучит в ее мозгу, сливаясь с воем ветра и скрипом песка. Далекий этот голос повторяет слова, которые она не совсем понимает, без конца твердит одни и те же фразы, одни и те же слова.

«Останови ветер! — громко просит его Лалла, не открывая глаз. — Не разрушай города. Сделай так, чтобы ветер утих, чтобы солнце не жгло, чтобы все жили в мире. — И, не удержавшись, продолжает: — Чего ты хочешь? Зачем ты пришел сюда? Я для тебя никто, почему же ты говоришь со мной, только со мной одной?»

Но голос продолжает шептать, трепет его проникает в самую глубь ее существа. Это просто голос ветра, моря, песка, голос света, который ослепляет и опьяняет людей. Он звучит тогда, когда появляется таинственный взгляд, круша и сметая все, что встает на его пути. Потом мчится дальше, к горизонту, теряясь в могучих волнах моря, унося облака и песок к скалистым берегам, по ту сторону моря, к широким дельтам, где горят факелы нефтеперегонных заводов.

— Расскажи мне о Синем Человеке, — просит Лалла.

Но Амма занята: она месит тесто в большой глиняной миске. Она качает головой:

— В другой раз.

— Нет, Амма, сегодня, пожалуйста, — настаивает Лалла.

— Да я уже рассказала тебе все, что знала.

— Ну и что ж, я хочу еще раз послушать о нем и о том, кого звали Ма аль-Айнин — Влага Очей.

Тогда Амма перестает месить тесто. Садится на землю и начинает свой рассказ — в глубине души она и сама любит рассказывать всякие истории.

— Я тебе уже говорила, что случилось это давно, ни твоей матери, ни меня тогда еще на свете не было, потому что великий Аль-Азрак, которого прозвали Синим Человеком, умер, когда бабка твоей матери была маленькой девочкой, а Ма аль-Айнин был в ту пору еще совсем молодым.

Лалле хорошо знакомы все эти имена, она не раз слышала их с самого раннего детства, и все равно каждый раз, когда их произносят, она слегка вздрагивает, что-то отзывается в ней, в самой глубине ее души.

— Аль-Азрак был родом из того же племени, что и бабка твоей матери, он жил далеко на юге, южнее Дра, южнее даже Сегиет-эль-Хамры, а в ту пору в тех краях не было ни одного чужестранца, христианам был заказан путь в страну. Воины пустыни были в ту пору непобедимы, и все земли к югу от Дра, далеко-далеко, до самого сердца пустыни, до священного города Шингетти, принадлежали им.