Владимир Шаров - «Мне ли не пожалеть…»

В середине тридцатых годов, когда провал затеянной безумцами коллективизации сделался для всех очевиден, по слухам, были предприняты, причем одновременно, две попытки спасения. Идея первой исходила от сил, правящих страной, и была связана с сыном Бальменовой и хлыста: старые надежды, что теперь, когда он вырос, он объявит себя Христом и возьмет на себя человеческие грехи, в том числе и грех коллективизации, – были еще живы. Другая попытка, совсем уже легендарная, была предпринята независимо от властей, даже, как покажет дальнейший рассказ, вопреки им. Узнать о ней что-нибудь верное, даже то, была ли она на самом деле или это просто народная фантазия, мне не удалось. Я все же убежден, что основа ее истинна, а детали – так ли они важны?

Интересно, что об отце Иринархе снова заговорили в Кимрах сразу же после того, как его приемный сын уехал в августе 1938 года в археологическую партию под Ташауз и в городе стало известно о надеждах, которые на него возлагаются. За первой волной известий, вполне обычных: номер и местонахождение лагеря, где он отбывает срок, – без перерыва пошла вторая, наполненная бездной фантастических и чудесных подробностей. Может быть, и вправду, как я слышал от одного неглупого человека, это просто была длинная-предлинная восточная сказка, так необходимая людям в те горькие дни, – новый вариант «Тысячи и одной ночи». Она оказалась очень популярна, сумела даже, причем будто и не заметив ее, перевалить начало войны и затухла лишь осенью сорок второго года.

Главным, собственно, и единственным героем этой истории был священник, отец Иринарх, который, что, наверное, естественно, словно две капли воды походил на того Крауса, пророка и революционера, которого они столь хорошо знали. Он не изменился совсем, просто судьба перенесла его в другое место, в другой мир, но и там, постепенно привыкая и обживаясь, он однажды, как и в Кимрах, вдруг понимал, что так продолжаться больше не может. И тогда он поднимал или людей, или скотов и вел их той дорогой, которую считал правильной и справедливой. Ясно, что повторять здесь одну за другой новеллы об отце Иринархе я не собираюсь, но изложить их фабулу можно довольно коротко, и я не думаю, что это чему-то помешает.

После суда и приговора отец Иринарх был отправлен этапом в огромный лагерь с несколькими десятками тысяч заключенных, находившийся недалеко от Джезказгана в Приаральских степях, где возводился большой медеплавильный комбинат. В этом лагере он за год сделал совершенно удивительную карьеру, особенно для зэка с его статьей и сроком, – стал правой рукой его начальника Кириллова. Он вел все лагерное делопроизводство, он вообще в подобных вещах отличался редкой аккуратностью, честностью, а главное, редкой работоспособностью. И вот, когда жизнь в лагере стала совсем невыносимой (это случилось весной сорокового года), в марте, впервые за то время, что он здесь был, прошли обильные дожди и сухое русло (по-восточному «вади»), огибавшее зону, вдруг буквально в час сделалось полноводной рекой, которая смыла несколько вышек, десяток бараков и склад с продовольствием, последним продовольствием, что у них еще оставалось.

Они и так уже второй месяц получали почти карцерный паек, теперь начался форменный голод. Обессилев, люди умирали один за другим. Кириллов беспрерывно передавал в Джезказган отчаянные телефонограммы, но еду никто и не думал везти. Впрочем, Кириллов был далеко не ангел – малейший протест подавлялся им абсолютно безжалостно. Скоро московский звонок из Главного управления исправительных учреждений страны дал знать лагерному начальству, что дополнительного продовольствия нет и не будет. Им посоветовали выкручиваться самим. Эта рекомендация была понята однозначно: чем больше людей они расстреляют, тем лучше.

Как человек приближенный, отец Иринарх был, естественно, во все посвящен, и иллюзий на счет того, какая часть зэков переживет нынешний год, не питал. В этой ситуации Краус не нашел ничего лучшего, как начать пугать Кириллова. Он говорил ему, что отчаяние зэков столь сильно, что они вот-вот восстанут, и самое главное, даже если Кириллову удастся подавить бунт в зародыше, все равно люди так изнурены, что через неделю никто уже не сможет работать. Тогда сколько ни приписывай, что полугодовой план лагерь завалил – от Москвы не скроешь. Он говорил Кириллову, что почему бы тому немного не ослабить вожжи, не отправить две-три бригады на ближний Арал. Деньги в кассе есть, надо купить у рыбаков лодки, сети, начать рыбачить и хоть как-то подкормить людей. Но Кириллов ничего слушать не хотел, лишь требовал, чтобы всех, кто еще ходит, гнали на общие работы, и каждый вечер сам с линейкой обмерял, смотрел, насколько за день подросли заводские стены.