И я сказал им это и снова увидел, что они меня понимают. Я увидел, что они готовы слушать меня и пойти за мной, куда ни позову. Они верили мне, верили, что я друг, который пришел им помочь. Сейчас я не знаю, хорошо ли, что они меня послушались, пошли за мной. Ведь я не смог им помочь, не смог дать, что обещал. Может быть, это и правда, то, что сейчас многие говорят, что все было только к худшему. Но тогда я не знал, не мог знать, что будет дальше, – это я от них самих слышал, что я их пастух, их Авель, и они будут идти за мной, сколько хватит сил.
Когда я понял, что они готовы восстать, я сказал им, чтобы телицы и те из бычков, кто совсем ослаб, как-нибудь постарались перебраться в глубь центральной части палубы – скот на барже был набит так тесно, что это было нелегко, – и освободили место быкам, еще сохранившим силы. Началось медленное, очень медленное движение, потому что многие лежали и вообще не могли встать, десятки животных издохли и всех их надо было отодвинуть от борта баржи или помочь, уговорить встать и, поддерживая с двух сторон своими боками, перевести на несколько метров в сторону.
Это была неспешная тяжелая работа. Поскольку они были похожи друг на друга словно близнецы, я долго не понимал, получается ли у них хоть что-то, только видел, как, будто в омуте, плыли, колыхались рыжие спины. А потом вдруг все разом кончилось и прямо передо мной выстроилась в ряд мощная монолитная группа бычков, рожки у них еще лишь пробивались, но они, словно настоящие матерые быки, стояли, низко опустив головы, и глаза их были налиты кровью. Можете верить мне, можете не верить, но в них была настоящая сила, и я видел, что легко с ними справиться никому не удастся.
Они стояли передо мной, нетерпеливо переступая с копыта на копыто, тяжело дыша, и ждали команды. Едва я дал знак, они в одну секунду разметали деревянное ограждение палубы и вырвались на волю. Дальше они, словно дети, забыв обо всем, некоторое время толкались, скакали, играя, бодали друг друга на площадке возле шлюза, но потом сами снова построились и вместе со мной быстрым шагом пошли освобождать скот с других барж. Никакого насилия не было, охрана при виде нас разбегалась, и быки без помехи ломали ограждения шлюзов, занимали пристани с причаленными баржами, а к тем баржам, которые стояли на якоре вдоль берега, перебирались вплавь. Прошло лишь пять или шесть часов, а все их собратья были уже на свободе.
Пока они шли от баржи к барже, радостным мычанием оповещая окрестности, что они наконец на воле, в каждой деревне к ним навстречу выходила вся местная скотина и, восторженно приветствуя, вела в свои хлева и амбары, доверху наполненные запасами на зиму. Надо сказать, что крестьяне нисколько этому не препятствовали. Наоборот, они везде встречали наш отряд свежеиспеченным хлебом и солью. Так было и дальше: сильные освобождали слабых, те, в свою очередь поддерживая боками самых изнуренных и больных, вели их к ближайшему хлеву, где было сыто и тепло, и там не притрагивались ни к одной былинке, пока не видели, что их товарищи хоть немного оправились и могут идти вместе со всеми.
Особенно обрадовало нас, что с каждым часом к отряду присоединялось больше и больше домашней скотины, конечно же, не знавшей подобных страданий. Как крестьяне ни плакали, ни молили ее остаться, как ни заманивали обратно лаской, уговорами, теми же горячими булками и кусками соли, она шла и шла к нам из самых дальних сел, куда только доносилось мычание освобожденных животных. Когда я первый раз говорил со шлюза с бычками и телицами, мне казалось, что едва треть их может ходить – остальные или пали, или вот-вот падут, но в Кимры мы привели почти всех животных с барж и еще тысячи, живших по окрестным селам. Так что я мог теперь сказать, что иду не один, а веду за собой великое множество скота.
Тогда я гордился этим, душа моя радовалась и ликовала, но сейчас я понимаю, каким плохим пастухом оказался. Я не должен был, ни за что не должен был вести их в Кимры; город был нашим врагом, он нес нам смерть, и мы были обязаны обойти его стороной. Я мог это сделать, я поклялся привести их на выгон, который находился тремястами метрами выше Кимр, где были спевки лептаговского хора, и не имел права нарушить клятву. Я вел их к Лептагову, чтобы, поддержанные всей мощью людских голосов, они воззвали к Господу и услышали от Него слова милости и прощения. Но они не дошли до выгона, погибли в Кимрах, так и не обратившись к Господу, и в этом виноват я один.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу