Владимир Шаров - Будьте как дети

Три года работы в Ульяновске начальником мне вполне хватило, чтобы избавиться от иллюзий. Я уже знал, что безнадежен: сколько бы ни сидел в кабинете, с тем, что должен уметь человек, ведающий образованием, справляться так и буду из рук вон плохо. Самым печальным было, что губернатор однажды сообразил, что я хоть и заслан из Москвы, бояться меня не стоит, после чего перестал давать деньги. Тут уж завыли все, кто был под моей высокой рукой – от университета до школ.

Когда я понял, что впредь всё будет только хуже и хуже, мне не осталось ничего другого, как написать заявление об уходе. Удовлетворили его молниеносно. Домой, в Москву я попал в конце октября и до весны отлеживался, зализывал раны. Занимался бог знает чем: приводил в порядок старые работы, разбирал письма, читал журналы, уже начал думать о даче. Но лета не дождался: в марте вдруг затосковал и, перебрав одно, второе, третье, остановился на Ищенко. Решил поездить по провинциальным архивам, покопаться насчет вещей, которые от него слышал. Хотел узнать, что Ленину удалось. Как далеко он, Троцкий и Дзержинский продвинулись в организации похода детдомовцев. Последнее особенно меня занимало.

С апреля по ноябрь я объездил полтора десятка городов на Украине, в Средней России и в Поволжье, но везде – полная пустота. Будто ничего подобного вообще никогда не было. Осенью, обескураженный, я вернулся в Москву и здесь за рюмкой однажды пожаловался приятелю на неудачу. Оказалось, не зря. В ответ мне было объяснено, что про архивы могу забыть, времени на них не тратить: местное начальство испокон века боялось и боится подобных историй, оттого любые следы тщательно затирает. Другое дело, газеты. Если он меня правильно понял, расцвет детдомовского движения падает на первую половину двадцатых годов, а это нэп, прессу еще до конца не зажали.

У русских пилигримов наверняка были те же проблемы, что и у их собратьев на Западе. Ища прямую дорогу в Святую землю, они тысячами должны были скапливаться на юге, у моря. Европейские шли в Венецию, Геную, а наши, тут не промахнешься, держали курс на черноморские порты. По стране, говорил приятель, твои детишки, судя по всему, двигались, как пожар, сегодня – есть, а завтра уже никого, а здесь, пока найдешь корабль, пока договоришься с капитаном, могут пройти недели – газетчики такое не пропускают. Причем, в отличие от архива, с прессой не запаришься. Любая интересная новость на первой полосе, да еще под хорошей шапкой. Совет получился дельный, и то, что я в итоге нашел, с лихвой перекрыло прежние неудачи.

В девяносто шестом – девяносто восьмом годах, обычно зимой, я не спеша объезжал один черноморский город за другим: Одесса, Николаев, дальше – Ялта, Феодосия, Керчь, потом, после Крыма, – Бердянск, Таганрог, Новороссийск, Туапсе. Наконец, Закавказье: Сочи, Сухуми, Поти, Батуми. Что-нибудь да находилось везде. За год я обычно успевал побывать в четырех-пяти городах и из каждого привозил по пачке выписок. Любопытных историй было много, но здесь перескажу одну, и то потому, что среди замешанных в ней лиц оказался отец Никодим. Дело происходило с 19 по 23 мая двадцать третьего года в Таганроге. Но газета «Азовский вестник» не унялась и когда всё закончилось. В наказание «Вестник» на месяц вообще был закрыт. Выпуск от 1 июля того же года поздравляет читателей с возобновлением издания.

Если попытаться восстановить таганрогские события день за днем, получится примерно такая картина. В городе большой, почти на триста душ, интернат для беспризорников, официальное его название Коммуна № 1. Размещается Коммуна в самом центре, недалеко от набережной, в особняке бывшего уездного дворянского собрания. Здание довольно велико и с пристройками занимает целый квартал. Среди прочего, его знают по колоннам и мраморным львам у парадного подъезда.

Состав и учителей, и воспитанников, по обыкновению, пестрый. Примерно половина преподавателей – бывшие гимназические и прочие учителя. Начальство же и те, кто ведет военное дело, физкультуру, – кадровые чекисты. Часть покалечена или контужена в недавнюю Гражданскую войну и к двадцать третьему году переведена в резерв. Среди вольнонаемных особенно любим воспитанниками наш отец Никодим: по ведомостям интерната он проходит как Алексей Николаевич Полуэктов. В Коммуне Никодим преподает математику и географию. В городе про него, духовника Дуси, ходят разные слухи, но точно известно мало что. Всё же «Вестник» утверждает, что он несколько лет был послушником в одном из северных монастырей, однако после революции с церковью решительно порвал. Роль Полуэктова в описываемых событиях несомненно велика, но, если верить газете, выглядит двусмысленно.