Сюсаку Эндо - Скандал

– Все, что ты пишешь, извини, как-то не вызывает доверия, – изрекает некто Сиба, ковыряя мизинцем в ухе. – Разберись вначале в себе, чего ты, собственно, хочешь. А то получается сплошная мозгология, литературой и не пахнет.

Сугуро молчит, ему нечего возразить.

– Ты пишешь о том, чего не испытал на своей шкуре. Если уж так хочется писать о Боге, на здоровье, твое право, но все это нам чуждо, принесено с Запада, а потому отдает чем-то сомнительным.

Разглагольствуя, Сиба бросает на него взгляд исподлобья. Видимо, оценивает, насколько сильно удалось ранить Сугуро.

– Есть же в конце концов разница между романом и эссе! Ты вообще задумывался о том, годится ли эта тема для художественной литературы? Повторяю, все это очень сомнительно!

Хочется сказать что-нибудь в свое оправдание, но слова застряли в горле, и без того между ним и его друзьями как будто пролегла непреодолимая преграда.

Вам не понять трудностей, с которыми сталкивается в Японии верующий христианин, пожелавший стать писателем!..

Промолчав, он заливает обиду остатками пива. Но в то же время и сам чувствует – слова Сибы о том, будто в его произведениях есть что-то сомнительное, не лишены оснований. Что-то такое, что таится на дне его души…

– В те годы Сугуро был в нашей компании постоянной мишенью насмешек и издевательств. Доходило до того, что мы требовали от него отказаться во имя литературы от христианства. Для нас, людей из послевоенного поколения, религия была всего лишь по Фрейду – возведением в культ «фигуры Отца», порождением эдипова комплекса, по Марксу – опиумом для народа, короче, нелепым предрассудком, а христианин казался нам образчиком ненавистного японцам лицемерия. Мы никак не могли взять в толк, почему Сугуро не отбросит всю эту религиозную ахинею. Он же принял крещение не по своей воле, в младенчестве, по желанию покойной матери, поэтому нам казалось, что его «вера» всего лишь следствие привычки и лени. Как вам известно, позже Сугуро написал несколько книг, посвященных эпохе, когда в Японии появилось христианство, в них рассказывается о том, как чиновники заставляли христиан отрекаться от своей веры, и уверен, когда он описывал этих безжалостных дознавателей, перед глазами его стоял ваш покорный слуга.

В зале засмеялись. Сугуро тоже улыбнулся и подумал о том, какой блестящий оратор его друг. Взгляды людей, набившихся в маленький зал, были прикованы к Кано.

– Помню, он возражал нам – человек, однажды уловленный Богом, уже не может убежать от Него. Разумеется, мы считали все это полнейшим вздором. Однако Сугуро на протяжении более чем тридцатилетней писательской деятельности упрямо доказывал свою правоту. Главным направлением его творческих поисков стала попытка понять, каким образом возможно сочетать христианскую веру с японской культурной традицией. Эта мучительная внутренняя борьба воплотилась в ряде его произведений. А ее итог – последний роман.

Вызвать у аудитории смех, а затем, перейдя к серьезным вещам, не отпускать ее внимания – в этом мастерство оратора. Смену настроений, задающих ритм выступлению, можно было легко проследить по лицам нескольких женщин, сидящих в зале отдельной группой. Кано прекрасно это осознавал и время от времени поглядывал на них, точно проверяя эффект, произведенный его словами.

– Однако главная, на мой взгляд, заслуга Сугуро в том, что он не принес литературу в жертву своей вере. Не сделал литературу служанкой столь чуждой нам религии. Короче, будучи писателем, он никогда не гнушался отображать те уродливые, порочные, грязные стороны человеческого существования, которые его религия клеймит, называя злом. Благодаря этому его романы нельзя свести к пропагандистской литературе, обслуживающей какую-то одну идеологию.

Кано знал, чем польстить Сугуро. Да, именно эта проблема одно время была главным источником его душевных терзаний. В него глубоко запал вопрос, заданный ему как-то раз старым священником-иностранцем, человеком, которому он полностью доверял:

«Почему ты не пишешь о чем-то более красивом, чистом?»

Этого священника он знал еще ребенком. До войны тот работал старьевщиком в бедном квартале Осаки, помогая больным, присматривая за сиротами, удивительный человек, которого японцы прозвали заморским Рёканом, [2]с улыбкой младенца и темно-синими глазами, от которых таяла даже его сурово-непреклонная душа. Глядя на старого священника, Сугуро каждый раз припоминал слова из Евангелия: «Блаженны кроткие…»