Михаил Березин - Эвтаназия

– Между нами что-то было? – с замиранием сердца спрашивает он.

– Не помню, – смеется та.

Моя мать, между прочим, понятия не имела, что такое похмелье. В отличие от отца, который после пьянки несколько дней ужасно страдал, и в это время совершенно не мог работать.

– На всякий случай можно продублировать, – смеется моя мать. – Чтобы потом не оставалось сомнений.

– Наверняка не было, – морщится от головной боли отец. – Я, когда в таком состоянии, не мужчина.

– Жаль, – говорит мать, – было бы что вспомнить. Ну все равно, поможешь мне тиснуть что-нибудь в „Юности"?

– А что ты пишешь?

– Поэмы.

Господи! Свои жалкие корявые стишки она называла поэмами!

– В отделе поэзии у меня – никого. – Стон. – Вот если бы речь шла о повести или романе.

– Романы у меня только в жизни.

Момин начинает поспешно одеваться. Несмотря на дрожь в руках…

А следующий раз они увиделись через двенадцать лет. Дело в том, что моя мать при всех своих недостатках была на редкость энергичным человеком. И моим отцом с той же степенью вероятности мог бы оказаться и какой-нибудь другой замечательный человек. Или подающий надежды, но в конечном итоге не ставший замечательным. А в первые годы своей жизни я вообще ни на кого не был похож. Это со временем я все больше стал походить на отца. Шло время, постепенно моя мать утратила иллюзии и устроилась на работу дворником. Вот я и рос безотцовщиной в дворнической семье, даже не подозревая, кто мой отец. Мать, впрочем, не очень хорошо его запомнила, поэтому, когда во мне и стали проявляться его черты, она этого не заметила.

Гарик сделал паузу.

– Классная мелодрама, не правда ли? – сказал он. – Скорее даже не мелодрама, а мыльная опера. Что-то вроде „Рабыни Изауры". „Гарик, сын дворничихи".

– Всякое в жизни бывает, – отозвался я.

Он продолжил:

– Единственным удовольствием моей матери теперь сделались летние поездки к морю. И вот вам следующая картина: в Геническе на пляже стоит мальчик и пожирает глазами взрослых, играющих в волейбол. А рядом, на подстилке, расположилась интеллигентная семья: муж, жена и их девятилетняя дочь-красавица. Впрочем, жена – тоже красавица. Мать и дочь – на одно лицо. Они играют в дурака. Мальчик их практически не замечает. И тут мужчина смотрит на мальчика, бросает рассеянный взгляд на его ноги и вздрагивает. Ведь у мальчика средние пальцы на ногах меньше остальных, как и у него самого… К сожалению, я не могу продемонстрировать вам свои ноги – они остались под Вазирабадом. Так что придется вам поверить мне на слово… Потом мужчина вглядывается мальчику в лицо. Впрочем, мальчик этого не замечает, он мечтает только об одном: чтобы волейболисты приняли его в свою компанию. И, не дождавшись, с унылым видом бредет под тент, к матери. А мужчина, якобы отправившийся за мороженным, крадется вслед за ним. Чтобы узнать, кто же его мать. И круг замыкается. Вот так-то, – проговорил Гарик, Гарри Габелич, Гарри Викторович Середа. – Я был зачат своими родителями, когда они находились в бессознательном состоянии. Кстати, Викторовичем я стал лишь в шестнадцать лет, при получении паспорта. А до тех пор я был Андреевичем. Даже не знаю, почему. Отец и потом в шутку иногда называл меня Андреичем.

– И что было потом? – спросил я.

– Отец тут же переговорил с матерью: они сопоставили дату моего рождения с датой того памятного дня и последние сомнения отпали. Больше в Геническе я его не видел, но зато, когда мы вернулись, он стал появляться регулярно. Он принял меня сразу же и безоговорочно. Пристроил мать секретаршей в одно из издательств, да и сам денег регулярно подбрасывал, но не это главное… Как раз тогда я заскучал, мать была женщиной достаточно поверхностной, а с ним общаться было очень интересно. Это была истинная находка – отец. Он часто брал меня с собой в творческие командировки, когда жена и дочь оставались дома. По сути, мы с ним объездили весь Советский Союз: Камчатка, Прибалтика, Туркменистан. Дома, правда, встречались не так часто, но все же он у меня появлялся. Бродили по улицам… М-м-м… Он всегда умел находить Верные Решения. Это – целая жизненная философия, на которой он в итоге и погорел. Главный принцип этой философии – всегда придерживаться установленных правил игры, оставаться внутри системы. И искать такое оптимальное решение, которое бы не противоречило этим правилам. Считалось что те, кто в своей жизни руководствуются подобными решениями, „живут по законам совести". Для меня тогда было очень важно иметь перед глазами именно такого человека – живущего „по законам совести" и при этом преуспевающего. Это придавало жизни простоту и гармонию.