Марк Салливан - Под алыми небесами

– Папа! – вскрикнул Карлетто.

Он в панике, не обращая внимания на поднятый ударной волной мусор на Пьяццале Лорето, бросился к огню, к горящему остову военного грузовика и к тому месту, где его отец лежал на тротуаре под обломками уличного прилавка.

Карлетто подбежал к отцу до того, как солдаты вермахта высыпали из других грузовиков и заблокировали место взрыва. Двое из них встали на пути Пино, но он вытащил из кармана красную повязку и надел ее, показывая им свастику.

– Я адъютант генерала Лейерса, – сказал он на корявом немецком. – Я должен пройти.

Они пропустили его. Пино пробежал сквозь жар все еще горящего грузовика, слыша крики и стоны раненых, но думая только о Карлетто, который стоял на коленях, положив на них окровавленную голову еще живого отца. Глаза синьора Белтрамини оставались открытыми, хотя дышал он с трудом.

Глотая слезы, Карлетто поднял голову, увидел Пино и сказал:

– Вызови «скорую».

Пино слышал вой сирен, со всех сторон приближающийся к Пьяццале Лорето.

– Они едут, – сказал он и присел.

Синьор Белтрамини неровно дышал, тело его подергивалось.

– Не двигайся, папа, – сказал Карлетто.

– Мать, – сказал синьор Белтрамини, чьи глаза уже подернулись дымкой. – Позаботься о…

– Не волнуйся, папа, – сказал сын, рыдая и гладя опаленные волосы отца.

Синьор Белтрамини надрывно закашлялся, вероятно, его мучила сильная боль, и Пино попытался отвлечь его приятным воспоминанием.

– Синьор Белтрамини, вы помните тот вечер на холме, когда мой отец играл на скрипке, а вы пели вашей жене? – спросил Пино.

– «Nessun dorma», – прошептал он, мысли унесли его в прошлое, и он улыбнулся.

– Вы пели con smania, и ваш голос никогда не звучал лучше, – сказал Пино.

Несколько секунд они втроем представляли собой маленькую вселенную вне боли и ужаса, они снова были на склоне холма в менее жестокие времена. Вой сирены становился все ближе, и Пино хотел было встать, чтобы привести врача. Но, когда он попытался, синьор Белтрамини ухватил его за рукав.

Отец Карлетто удивленно смотрел на повязку на руке Пино.

– Нацист? – с трудом произнес он.

– Нет, синьор Белтрамини…

– Предатель? – сказал торговец фруктами и овощами. – Пино?

– Нет, синьор…

Синьор Белтрамини снова надрывно закашлялся, и на сей раз изо рта на подбородок потекла струйка крови, и он повернул голову к Карлетто, смотрел на сына и беззвучно двигал губами. А потом он просто обмяк, словно его дух смирился с неизбежной смертью, но еще медлил, не спешил уходить.

Карлетто не смог сдержать рыданий. И Пино тоже.

Его друг убаюкивал отца, преисполнясь скорбью. Боль утраты росла, разбухала с каждым вдохом, и наконец все мышцы и кости Карлетто, все его тело скрючилось от душевной боли.

– Какое горе! – воскликнул Пино. – Ах, Карлетто, какое горе! Я тоже любил его.

Карлетто перестал баюкать отца, посмотрел на Пино, ослепленный ненавистью.

– Не смей так говорить, – прокричал он. – Никогда! Ты нацист! Предатель!

У Пино возникло такое чувство, будто челюсть ему сломали в двадцати местах.

– Нет, – сказал он. – Все не так, как ты думаешь…

– Оставь меня! – закричал Карлетто. – Мой отец все видел. Он понял, кто ты. Он раскрыл мне глаза.

– Карлетто, это всего лишь повязка.

– Оставь меня! Я не хочу больше тебя видеть! Никогда!

Карлетто уронил голову и разрыдался над телом отца, его плечи дрожали, мучительные всхлипы вырывались из груди. Эмоции настолько переполняли Пино, что у него не находилось слов. В конечном счете он поднялся и отошел.

– Проходите, – сказал немецкий офицер. – Освободите тротуар для карет «скорой».

Пино в последний раз посмотрел на синьора Белтрамини и двинулся на юг к телефонной станции, чувствуя себя так, словно этот взрыв разорвал его сердце.

Чувство утраты все еще терзало Пино семь часов спустя, когда он остановил «даймлер» перед домом, в котором жила Долли Штоттлемейер. Генерал Лейерс вышел из машины, отдал Пино свой саквояж и сказал:

– Первый день у вас выдался нелегкий.

– Oui, mon général.

– Вы уверены, что на шее террориста был красный шарф?

– Он спрятал его под рубашку, но шарф был.

Лицо генерала посуровело. Он вошел в здание, Пино с саквояжем, который с утра стал только тяжелее, – следом за ним. Старуха сидела все на том же месте, она подмигнула им из-за своих толстых стекол. Лейерс даже не взглянул на нее, поднялся по лестнице к квартире Долли и постучал.