Марк Салливан - Под алыми небесами

Улыбка Аскари не могла быть шире.

– Мой отец водил лучше. Был чемпионом европейского Гран-при. Он уже умер. – Он оторвал руку от баранки и направил указательный палец на лобовое стекло к небесам. – Даст Бог, папа, я буду чемпионом Европы, а то и чемпионом мира!

– Я в это верю, – повторил Пино, восхищенно покачивая головой. Потом перевел взгляд на серую отвесную скалу, поднимавшуюся более чем на четыреста пятьдесят метров над восточной окраиной города. Он опустил стекло, высунул голову и оглядел вершину скалы.

– Ты что ищешь? – спросил Аскари.

– Иногда на колокольне можно увидеть крест.

– Вон он, – сказал Аскари. – На стене есть зарубка. Только поэтому ты ее и видишь. – Он показал вверх через лобовое стекло. – Вон там.

На мгновение перед глазами Пино мелькнули крест и вершина каменной колокольни в Мотте, самом высоком горном поселении в этой части Альп. В первый раз за этот день он позволил себе порадоваться тому, что он не в Милане.

Аскари повел машину к опасной дороге на Мадезимо – крутому, узкому, в рытвинах серпантину, опутывавшему горный склон. Никаких ограждений и, по существу, никаких обочин, и несколько раз во время подъема Пино думал, что Аскари не удержит машину и они рухнут в пропасть. Но Аскари, казалось, знал каждый сантиметр дороги, потому что крутил баранку и жал на тормоза так, что они ровно проходили все повороты, Пино даже казалось, что они едут по снегу, а не по скальной породе.

– А на лыжах ты так же катаешься? – спросил Пино.

– Я не умею кататься на лыжах, – ответил Аскари.

– Что? Живешь в Мадезимо и не умеешь кататься?

– Моя мать отправила меня сюда, чтобы я был в безопасности. Я работаю в мастерской дяди и вожу машину.

– Катание на лыжах похоже на вождение машины, – сказал Пино. – Такая же тактика.

– Ты хорошо катаешься?

– Выигрывал кое-какие соревнования. По слалому.

Гонщик посмотрел на Пино с уважением:

– Тогда мы подружимся. Ты будешь учить меня кататься на лыжах, а я тебя – водить машину.

Пино широко улыбнулся:

– Заметано.

Они добрались до крохотного поселка Мадезимо, в котором имелись гостиница с шиферной крышей, ресторан и несколько десятков альпийских домов.

– А девочки тут есть? – спросил Пино.

– Я знаю нескольких внизу. Они любят ездить в быстрых машинах.

– Нужно нам как-нибудь прокатиться с ними.

– Мне такой план по душе! – сказал Аскари, останавливая машину. – Отсюда дойдешь?

– С завязанными глазами в метель, – сказал Пино. – Может быть, по выходным я буду спускаться и останавливаться в гостинице.

– Тогда заглядывай ко мне. Наша мастерская за гостиницей. Мимо не пройдешь.

Он протянул руку. Пино поморщился и сказал:

– Только не сломай мне пальцы.

– Ладно, – сказал Аскари и крепко пожал ему руку. – Рад был познакомиться, Пино.

– И я тоже, Альберто, – ответил Пино. Он взял рюкзак и вышел из машины.

Аскари рванул с места, помахав из открытого окна рукой.

Пино постоял несколько секунд. У него было такое чувство, будто он познакомился с каким-то важным человеком в своей жизни. Потом он закинул рюкзак на спину и пошел по широкой тропинке в лес. Тропинка все круче и круче уходила вверх, и наконец, через час, он вышел из леса на высокое альпийское плато под склоном горы, поднимающейся почти на тысячу двести метров и заканчивающейся острием, называемым Пиццо-Гроппера.

Плато Мотта имело ширину в несколько сотен метров и опоясывало Гропперу с юго-востока. Западная оконечность этого широкого козырька заканчивалась небольшой хвойной рощей, которая цеплялась за край снижающегося к Камподольчино утеса высотой в стопятидесятиэтажное здание. Солнце во второй половине дня, как медная чеканка, лежало на осенних Альпах, и закат, как и всегда, привел Пино в трепет. Кардинал Шустер был прав: находиться в Мотте – все равно что стоять на балконе одного из величайших соборов Господа.

Мотта мало чем отличалась от Мадезимо. Здесь, на восточной части плато, близ утесов и елей стояли несколько домов в альпийском стиле, маленькая католическая часовня, которую Пино мельком видел снизу, и гораздо более крупное сооружение из камня и дерева. Приближаясь к дому, Пино, который уже несколько месяцев не чувствовал себя так хорошо, все отчетливее ощущал запах свежевыпеченного хлеба, какой-то острой чесночной еды. В животе у него заурчало.

Он вошел под крышу крыльца, постоял перед тяжелой деревянной дверью, потянулся к шнурку, свисавшему с тяжелого медного колокола над табличкой, на которой было написано: «Каса Альпина». Здесь рады всем усталым путникам». Пино дважды дернул шнурок.