Юрий Герман - Дорогой мой человек

— Да вы к кому, собственно? — спросил Устименко.

— К вам. Ведь вы же подполковник Устименко?

— Ну, я. Садитесь, пожалуйста.

Обе сели.

Первой заговорила та, на которой была мужская шапка-ушанка.

— Конечно, о вас бы должен был написать наш Краевой, — сказала она. Именно он. Это его тема!

— Да, Краевой бы создал, — вздохнула другая. — У него вообще блестящее перо. Он в «Патриотах родины» — не сталкивались на фронтах?

— Нет, не сталкивался.

— И не слыхали Краевого?

— Не слыхал. Бориса Полевого слыхал.

— Краевой наш, здешний. Ну что ж, начнем?

Устименко недоумевал: что они должны начать? Может быть, это розыгрыш? И почему Краевой бы создал? Что? И неловко ему было и неприлично даже, словно ненароком ввалился в женские бани…

— Да, так вот, перейдем, товарищ подполковник, к делу, — сказала та, что была поговорливее. — Не осветите ли вы нам сначала ваше детство и юность…

— Коротенько, — сказала другая. — Как говорят, накоротке.

— А зачем? — немножко слишком грубовато сказал Володя. — Я, товарищи, вообще не совсем вас понимаю. Что, собственно, случилось? Материал какой-нибудь на меня в редакцию поступил? И какое такое дело?

Ему разъяснили: материал действительно поступил; офицеры из госпиталя вот их фамилии: Хатнюк, Малевич, Саранцев, еще врачи — написали письмо в редакцию о поведении замечательного товарища, тяжело раненного хирурга, который…

— Ах ты боже мой, вздор какой! — совсем вспотел и растревожился Устименко. — Это все вздор, пустяки…

Девочки-корреспондентки терпеливо подождали, потом та, которая говорила покороче, быстро и напористо осведомилась:

— Какую роль в вашей жизни, товарищ подполковник, сыграла замечательная книга Николая Островского «Как закалялась сталь»? И в частности, ваше поведение здесь…

— Да какое же поведение! — опять раскипятился Устименко. — Никакого у меня поведения не было…

— Ну как это никакого! — с улыбкой превосходства сказала та, что была поговорливее. — Ведь мы же сюда из госпиталя пришли, там мы и подробности очень ценные, товарищ подполковник, узнали. Скромность, конечно, характерная черта советского человека, но страна, поверьте, должна знать своих героев. Мы и с врачами говорили — и с Николаем Федоровичем самим, и с Марией Павловной, они очень хорошо о вас отзывались — о вашем мужестве и о том, как вы сами, еще очень, ужасно тяжело раненный, включились в работу госпиталя. Именно включились и стали там незаменимым товарищем. Вы не сердитесь, товарищ подполковник, но в этом, и только в этом ключе мы должны работать над очерком. Так что, пожалуйста, убедительно вас просим поделитесь с нами воспоминаниями вашего детства. Можно даже со школы когда именно вас привлекла гуманная профессия доктора? Вот этот момент мы должны на нем остановиться — начало вашего пути…

Они сидели перед ним — худенькие девочки в бедных пальтишках, под которыми были старые ватники, и ждали, а он все ничего не мог сказать и только покряхтывал, складывая в уме те фразы, которые поднесет завтра на процедурах проклятым авторам письма. Им-то он скажет! Им-то он все скажет! И черт их надоумил!

Неизвестно, чем бы все это кончилось, не появись вдруг из госпиталя Вера Николаевна — с судками, с бутылкой молока, розовая, счастливая. Девочки взяли у нее судки, она стряхнула снег с шинели, девочки с обожанием оглядывали ее — такую стройную, гибкую, с орденами: морской доктор, капитан медицинской службы, участвовала в морских сражениях, жена такого замечательного человека, а они здесь, в тылу, так ничего и не повидают, так и состарятся. Все это было написано на их бледных, голодноватых лицах, а Вера Николаевна тут же их обласкала, тут же появились на столе консервы «треска в масле» — еще из заполярного доппайка, печенье, чай, масло, хлеб — всего вволю, и здесь же Вера Николаевна, поблескивая на Володю глазами, сказала, что ему никогда не справиться с теми вопросами, которые задают журналисты, уж «она-то его знает», но что все будет отлично, она надеется, что Владимир Афанасьевич позволит ей «поотвечать» за него. Только несколько позже, когда он приляжет, и без него, иначе ничего не получится.

— Вы не понимаете, какой это мучитель, девочки, — говорила она, ласково щурясь и откусывая сахар, — представить не можете, что кроется за этой внешностью. Ужасный человек! Это здесь я его не боюсь, а когда была у него в подчинении, о! Чуть что — на гауптвахту! Позволила себе, влюбившись, губы накрасить…