Юрий Герман - Я отвечаю за все

Формула «это есть, но этого не может быть», как это часто случается в Европе, где анекдотец может сделать больше, чем самое страстное и доказательное выступление пламенного оратора, пробудила симпатии абсолютного большинства участников симпозиума к русскому врачу. И уже в «теплой, товарищеской обстановке» ему стали задавать вопросы на узкие, специфические темы лучевой терапии, на которые Владимир Афанасьевич отвечал очень четко, коротко, пользуясь точными научными формулировками. Время близилось к намеченному регламентом перерыву, когда вдруг знаменитый польский онколог профессор Ежи Раплевский поднялся со своего кресла во втором ряду и заговорил низким, рокочущим басом:

— Dwa albo trzy lata temu nasza prasa fachowa donosila о probach radzieckiego chirurga, о ile sie nie myla, oznaczonego litera «U». Temat badania — boczne dzialania terapii promieniowej; badacz dokonywal eksperymentow na wlasnej osobie. Moi koledzy, bedac w Moskwie w roku szescdziesietym czwartym, siyszeli od onkologow rosyiskich, ze chirurg, ktory podpisywal swe imformacje litera «U», byl skaleczony w czasie wojny i znalazl jednak sily powrocic do chirurgii i nastepnie w ciagu wielu lat prowadzil prace doswiadczalna, wcale nie pokrzepiajaca jego zdrowia. Wiec, jezeli kolega nwaza moje pytanie za stosowne, czy nie moglby kolega podac pelne nazwisko uczonego? [10] Года два-три назад в нашей специальной прессе упоминались опыты советского хирурга, если не ошибаюсь, поименованного буквой У. Тема исследования — побочные действия лучевой терапии, опыты исследователь ставил на себе самом. Мои коллеги, будучи в шестьдесят четвертом году в Москве, слышали от русских онкологов, что хирург, подписывавший свои сообщения буквой У, был тяжело ранен на войне и все-таки нашел в себе силы вернуться к хирургии, а впоследствии на протяжении многих лет вел исследовательскую работу, далеко не укрепляющую его здоровье. Так вот, если коллега почтет мой вопрос уместным, — не назовет ли он полную фамилию ученого? (польск.)

Блицы вновь засверкали.

Устименко молчал. Была секунда, когда ему неудержимо захотелось просто, что называется, дать деру с этой почтенной трибуны, но он понял, что палка, которая была в его руке, выдала бы его, и остался.

Председательствующий вдруг оживился:

— Oui, oui, je me rappelle aussi un travail extremement interessant, publie en 1955, autant que je m'en souvienne. Tout comme celui que vient de mentionner notre collegue Raplevski il etait signe de l'initiale «U». Le docteur qui avait fait cette communication d'interet unique avait lui-meme recu vingt-deux mille unites. Dans cet ouvrage il у avait une phrase a peu pres comme celle-ci (je peux la reproduire, car je l'ai deja citee plus d'une fois): «L'imagination humaine a peine a concevoir l'ampleur et l'intensite des souffrances causees par la penetration des radiations dans l'organisme; et pourtant, c'est precisement l'imagination humaine qui a mis au point le traitement actuel des agressions radioactives, traitement d'ailleurs fort efficace». Notre collegue Oustimenko se souvient-il de ces paroles? [11] Да, да, мне тоже вспоминается одна интересная работа, опубликованная, насколько я помню, еще в пятьдесят пятом году. Она, как и та, которую упомянул коллега Раплевский, была подписана литерой У. Доктор, сделавший это уникальное сообщение, получил двадцать две тысячи единиц. В работе была приблизительно такая фраза, я ее не раз цитировал: «Воображению человека трудно представить размеры и глубину страданий, причиняемых проникающей радиацией; и в то же время именно воображение человека создало современную систему лечения радиационных поражений, и притом весьма эффективную». Коллега Устименко помнит эти слова? (франц.)

Владимир Афанасьевич кивнул довольно угрюмо. «Провалиться бы к черту под пол», — подумал он.

— Le symposium vous prie instamment de reveler le nom du docteur sovietique qui, par modestie, n'a signe que de l'initiale «U», — произнес председатель. — Si toutefois ce nom vous est connu [12] Симпозиум убедительно просит вас назвать имя советского доктора, скромно подписавшегося литерой У. Если, разумеется, это имя вам известно (франц.) . .

Устименко ничего не ответил.

— Wtedy jeszcze jedno pytanie, — вновь зарокотал Раплевский. — Moze litera «U» jest to poczatek nazwiska naszego kolegi rosyjskiego, stojacego obecnie na trybunie? Czy milczenie profesora Ustimienko mozemy uwazac za zgode z naszymi przypuszczeniami? [13] Тогда еще один вопрос. Быть может, литера У есть начало фамилии нашего русского коллеги, стоящего сейчас на трибуне? Быть может, молчание профессора Устименки мы можем признать за согласие с нашим предположением? (польск.)

Вновь стало тихо.

И в этой напряженной тишине все всё поняли.

С той суховатой, корректной и сдержанной элегантностью, с которой это умеют делать ученые, понимающие, что такое тихий подвиг во имя науки и человечности, зал поднялся.

Поднялся молча.

Поднялся из уважения к отсутствию осточертевшего всем «паблисити», поднялся из чувства смутной вины перед человеком, который сделал то, что мог бы, в сущности, сделать не только один он, поднялся для того, чтобы быть солидарным с ним и чтобы ему было легче нести ту тяжесть, которая (уж они-то знали!) была почти непосильной человеку, если он не обладает такой силой характера, какой обладал этот русский врач.