Александр Кожедуб - Мерцание золота

— Сейчас отнесу в машину, — сказал мне на ухо Сулейман.

В этой компании он был самый трезвомыслящий человек.

— Коньяк тоже возьми, — сказал Ахмед. — Магомед, как он называется?

— «Россия», — отчеканил помощник.

— Вот, две бутылки тебе, две ему, — кивнул Ахмед на директора. — Самый лучший коньяк. Но мы пьем три звездочки.

— Почему? — удивился я.

— Не такой вредный.

Сулейман, держа в одной руке сабли, во второй пакеты с коньяком, вышел.

— Вы в самолет, а я в больницу, — вздохнул Цадатов. — Подлечусь, может быть, еще выпью рюмку с гостями.

— Обязательно! — зашумели гости. — Вы еще главную книгу не написали! Врачи все сделают, чтобы вы к нам вернулись!

— Врачи не боги, — махнул рукой Ахмед.

Я вдруг увидел, что он держится из последних сил.

«Классиками случайно не становятся, — подумал я. — Интересно, каковы будут классики новейшего времени?»

Даже думать об этом было неприятно, и я подошел к новому министру информации и национальных отношений.

— Я посмотрел вашу книгу, — сказал я. — Очень сложная тема.

В прошлый приезд Заур подарил мне свою книгу, посвященную проблемам ваххабизма в Дагестане.

— Теперь не до книг, — улыбнулся министр.

У него тоже был очень усталый вид.

— Ничего, войдете в рабочий ритм и снова сядете за стол, — подбодрил я его. — Берите пример с классиков.

— У них не было террористов, — хмыкнул Заур.

— Зато были товарищи из ЦК. Неизвестно, что хуже.

Заур пожал плечами.

— В аэропорт вас отвезет Сулейман, — сказал он. — У меня, к сожалению, дела.

Я уже знал, что разговор о делах в Дагестане — нехорошая примета, и с сочувствием посмотрел на него.

— Приезжайте в Москву, — пожал я ему руку. — Такого застолья, как здесь, не обещаю, но в Дом литераторов обязательно приглашу.

— По дороге в аэропорт вы еще заедете в одно место, — успокоил меня Заур.

Этим местом оказался, конечно, ресторан. Снова стол был накрыт по высшему разряду: шурпа, корейка из баранины, осетрина, фрукты, овощи, коньяк, конечно. Лично я от застолий уже устал и часто поглядывал на часы.

— До самолета еще целый час, — заметил мое нетерпение Сулейман.

— Это вылет через час, — сказал я, — а регистрацию надо было проходить два часа назад.

— У нас не будет регистрации, — махнул рукой наш провожатый, — прямо к трапу привезем.

Действительно, к самолету мы подкатили в тот момент, когда он уже запустил двигатели. С саблями в одной руке и пакетами с коньяком в другой мы с Вепсовым вошли в салон. Судя по взглядам пассажиров, наш вид понравился далеко не всем.

— Это чартер или обычный рейс? — спросил Вепсов, устраиваясь в кресле.

— Обычный, — сказал я.

— Надо было вместе со всеми садиться, — зевнул он. — Третий день не высыпаюсь.

Он тут же уснул.

Я смотрел на облака, густящиеся внизу, и думал о миллениуме. Второе тысячелетие от Рождества Христова переходило в третье. Похоже, этот переход не был простой сменой цифр. В мире менялась парадигма бытия. Человечество отворачивалось от устоявшихся канонов и наспех придумывало новые. К чему это приведет, не знал никто. Русскому человеку привычно уповать на авось, но куда прет западный обыватель?

После поездки в Махачкалу отчего-то я был уверен, что Советский Союз еще вернется. Может быть, не в том виде, в каком он наводил ужас на американцев с их сателлитами, но вернется. Во всяком случае, мое издательство «Современный литератор» уже стало советским, и я этому был искренне рад.

Никуда не денется и так называемая советская литература. Без Шолохова, Леонова, Булгакова, Платонова, Паустовского, Катаева и многих других русская литература не полная. А ведь были еще и национальные авторы, к которым принадлежал и аз, грешный. Да, особенность советской литературы заключалась в том, что даже националисты в ней становились советскими, то бишь интернационалистами.

Вопрос теперь в том, сможет ли нарождающийся во времена миллениума новый человек преодолеть искус золотого тельца, который вновь засиял перед ним во всем своем золотом величии.

Золото мерцало, уводя человека с нахоженной дороги. В очередной раз он уходил на целину, в которой ни огонька, ни вехи, ни указующего перста. Лишь он — и не хоженая твердь.

На первый взгляд т. н. «тринитарная формула» или «формула Троицы» — богословская фраза «во имя (Господа) Отца и Сына и Святого Духа» или слова подобного характера, называющие вместе три ипостаси Святой Троицы — Бога Отца, Бога Сына и Святой Дух. Этот символ веры также называется «крещальной формулой», — используемой при обряде крещения. На самом же деле, конечные слова в ней «et Spiritus sancti» — «и святого духа» заменены на «at sancta simplicitas» — «и святая простота» — парафраз выражения, приписываемого Яну Гусу. Приговорённый католическим Констанцским собором к сожжению как еретик, он будто бы произнёс «O sancta simplicitas!» — «О святая простота!» — на костре, когда увидел, что какая-то старушка (по другой версии — крестьянка) в простодушном религиозном усердии бросила в огонь костра принесённый ею хворост. Впрочем, биографы Гуса, основываясь на сообщениях очевидцев его смерти, отрицают факт произнесения им этой фразы.