Александр Кожедуб - Мерцание золота

— Вячеслав Адамчик назвал их узловатыми деревьями, — сказал Быков. — Помнишь Адамчика?

— Конечно, — усмехнулся я. — Записывал его, когда работал на телевидении.

— И что? — покосился на меня Василь Владимирович.

— Хороший писатель, — не стал я вдаваться в подробности. — Несколько мрачноват, правда.

— Как и вся деревенская жизнь, — хмыкнул Быков. — Не зря молодежь из деревни в город бежит. Я и сам…

Он замолчал.

«А кто из нас не «сам»? — подумал я. — Некоторые вообще из Ганцевичей прямиком в Москву дунули».

— Я вот мотаюсь по заграницам, а помирать приеду на родину. — Быков остановился. — Мне моя деревня уже и снится. Нищета, голод, а лучшие годы все одно там остались. Тебе еще не снится?

— Нет.

— Молодой. Ты как к новой белорусской мове относишься?

Я уже знал, что при разговорах с классиками нужно быть готовым к любым поворотам.

— Резко отрицательно, — сказал я.

— Почему? — удивился Быков.

— Белорусы в своей массе еще «наркомовкой» не овладели, а им предлагают учить «тарашкевицу». Я никогда не стану писать «плян» или «лёгика».

— Мне тоже привычнее «план» и «логика», — согласился Быков. — Но мягкость я бы оставил. Мы же говорим «сьнег», а не «снег».

Мы оба посмотрели себе под ноги.

— Откуда он здесь в феврале взялся? — изумился Быков.

— Вместе со мной из Беларуси прилетел.

Хотя на самом деле во Франкфурт-на-Майне я прибыл из Москвы.

— Да, на Беларуси пчелы как гуси, — вздохнул Василь Владимирович. — Откуда у нас эта спесь?

— От поляков набрались, — сказал я. — Или от русских империалистов.

Быков крякнул. Давненько, видимо, с молодежью не общался.

В быстро синеющем воздухе рисовалась бесконечная шеренга платанов с растопыренными сучьями-ветками, на которых густо налип снег. А вот Майн так и не тронулся льдом. Да что с них взять, с немцев. В Европе живут. Погибель европейцев в том и кроется, что, разомлев на солнышке, они рвутся покорять Россию, скованную льдами.

Но с Быковым на эту тему лучше не говорить. Он уже далеко отдрейфовал на своей льдине в южном направлении.

На следующий день я проснулся от громкого стука в дверь.

«Приехал», — подумал я сквозь сон.

На пороге действительно стоял Косенчук.

— Шампанское пил? — строго спросил он.

— Какое шампанское? — не понял я.

— На завтрак здесь бесплатно дают шампанское, — объяснил Валерий. — Разве тебе не сказали?

— Я не говорю по-немецки.

— Одевайся и пойдем в ресторан. А потом к Быкову. Я уже с ним созвонился.

«Кончилась идиллия, — подумал я. — Писатель при деньгах — это худший вариант нового русского».

И я оказался прав. Косенчук пил на завтрак шампанское. В пивной на Рёмер-пляц, куда мы пришли с Быковым, он подозвал к себе официанта, велел наклониться к себе, взялся двумя пальцами за «бабочку» и сильно дернул.

— Я думал, «бабочка» пришита, а она оказалась на резинке, — объяснил он нам свой поступок.

Странно, но официант при этом весело смеялся. «Турок», — подумал я.

В ресторане во время обеда Косенчук всякий раз заказывал коньяк, но кончалось все водкой.

— Это потому, что мы русские, — говорил он мне наутро, дрожащей рукой поднося ко рту бокал с шампанским. — Ты почему не пьешь?

— Не хочу.

— Совсем? — тяжело отдувался Валерий. — А я весной покупаю квартиру в Ницце. Приедешь?

— Обязательно, — кивнул я.

Я знал, что с пьяным человеком, особенно таким, как Косенчук, нельзя спорить.

Однажды вечером мы с ним отправились в сауну в нашем отеле, которая тоже входила в перечень бесплатных услуг.

— Нужно алкоголь из организма выгнать, — сказал Валерий.

Я с ним согласился.

Сауна находилась на последнем этаже здания. Перед входом в парилку бассейн с голубой водой. На шезлонгах две девушки топлес, судя по внешности, немки. Сквозь прозрачную крышу видны облака, плывущие по небу. Красота!

Валерий покосился на девушек, осуждающе покачал головой и прошествовал в парилку.

Я знал, что здесь парятся голышом, и разделся, как все.

— А я не могу, — сказал Валерий. — Воспитание не позволяет.

Трусы у него были до колен.

Мы вошли в парилку.

Немка, лежащая на полке, с ужасом посмотрела на Косенчука и судорожно натянула на себя простыню. Через минуту ее в парилке не было.

— Даже и не знаю, чем у них все кончится, — сказал Валерий, взбираясь на полок. — Про гей-парады слыхал?

— Слыхал.

— Ты бы надел трусы. Мы все ж русские.

— Но в Германии, — возразил я. — Здесь даже деревья другие, не только люди.