Борис Минаев - Детство Лёвы

— Ой, не наступите! — весело кричала тётя Роза. — Не наступите, а то он потом обидится и будет весь вечер лаять, покоя не даст.

Карликовая китайская собака, с уморительно злым носом, крошечными глазами пуговками и яростно открытой пастью перекочевала на огромные руки дяди Юры. Дядя Юра ласково прижал её к своей груди и сказал:

— Ну вот, знакомьтесь. Наша новая собака. Лайма.

Ананасов на столе не было ни одного. Но сколько же было салатов!

В общем, я ел, ел, ел эти салаты и никак не мог остановиться.

— Ну как из голодного края, — неодобрительно смотрели в мою сторону родители.

— Да отстаньте вы! — хохотала тётя Роза. — Пусть ребёнок наконец поест.

Наконец я наелся. Но ходить я уже не мог. Меня отнесли в Ларискину комнату и положили на маленький диванчик. Вся комната от пола до потолка была заставлена аквариумами. По моей просьбе в комнате выключили свет и я увидел фантастическую картину: стаи диких меченосцев, пузатых золотых рыбок, серебристых гуппий кружились почти что вокруг меня в невероятном танце.

Неожиданно в комнату вошёл дядя Юра и сел рядом.

— Ну как, нравится? — как всегда усмехаясь сквозь колючий взгляд спросил он своим скрипучим голосом.

— Ага, — сказал я.

— Рыбы хорошие. И не врут, — грустно добавил дядя Юра. — Ну ты на меня не обижаешься?

— За что? — спросил я.

Дядя Юра долго и тяжело молчал, а потом закурил.

— Так… — наконец проронил он. — Вдруг обижаешься. Ну пока, — и он прикрыл за собой дверь.

Гульба в большой комнате между тем приобрела какой-то невероятный характер. Там танцевали под пластинку, кричали, пели — всё одновременно, и по-моему били посуду…

— Марин, только пожалуйста больше не рассказывай мне свою историю про пионерский лагерь, я тебя прошу! — хохоча кричала тётя Роза.

— Не буду! — кричала мама сквозь шум. — Давай лучше споём!

— Хасбулат удалой! — кричала тётя Роза.

После непродолжительного молчания гости запели…

Мне надоело сидеть с рыбками и я вышел к гостям. Петь-то я тоже любил….

Сняв пиджак и засучив рукава, с красными щеками сидел мой папа. Он пел, обнимая одной рукой маму, а другой дядю Юру:

…Долго и поздно ехали мы обратно. Автобус трясся и волочился по московским улицам.

Меня так замучила эта езда, что я сплоховал и по дороге к дому, когда оставалось уже чуть-чуть, стошнил всё угощение.

А мама отбивалась от папы, который лез к ней, не замечая, что происходит с его любимым сыном:

— Марин, обними меня! Ну я тебя прошу!

Мне было стыдно и за себя, и за папу, и потом, уже дома, лёжа на кровати я бил кулаком в стену и шептал:

— Ну, папка! Ну, папка!

Своего отца я видел пьяным в тот вечер первый раз в жизни.

Наутро мама сказала нам:

— Слабы вы, мужики, у меня! Так гулять, как дядя Юра, это надо другое здоровье.

И мы с папой смущённо посмотрели друг на друга…

Кстати, именно в этот день соседка с первого этажа Маруся Ивановна, которая когда-то была у меня нянькой и с которой я спорил, как сажать лук в банку — головой вниз или головой вверх — сказала мне как бы между прочим во дворе:

— Ну что, ваш досрочно-условно освобожденный-то? Устроился или нет?

И я спокойно ей ответил:

— Да вы что, Маруся Ивановна! У него же руки золотые! Он вообще нигде не пропадёт!

…Так что вы не думайте, что соседи в нашем дворе про дядю Юру ничего не знали. Знали ещё как. Но молчали.

— Другое время, что ты хочешь, — сказал папа маме однажды по этому поводу.

И был прав.

С тех пор мы довольно часто ездили в гости к тёте Розе. А также к дяде Юре, Лариске и их собаке Лайме.

Мама очень хотела, чтобы я ходил в дом культуры Павлика Морозова.

Ей нравилось само место — старинный особняк с колоннами. Чисто, светло. И красиво. На белых дверях тяжёлые ручки под бронзу. Мама чуть-чуть приоткрывала эти огромные, в два человеческих роста двери — чтобы образовалась маленькая щёлочка. Мы стояли в коридоре и смотрели на то, что происходит внутри.

Больше всего маме понравился хор.

— Ну давай, давай, — подтолкнула она меня в плечо.

Я сделал шаг…

— Ты куда? — спросила меня женщина в чёрном платье сухо, но не строго.

Тут вышла мама.

— Понимаете, — произнесла она с выражением, мечтательно глядя куда-то под своды высокого потолка, — вы нас ради Бога извините, мы опоздали к набору в этом году, ребёнок болел…