Борис Минаев - Детство Лёвы

— Похороню, — прошептал я и положил руки в светлую горячую полосу.

…Через десять лет мне пришлось выполнить своё обещание. Я хоронил отца рядом с его матерью, моей бабкой, на Востряковском кладбище. Отец болел и умирал мучительной смертью.

Был хороший день. Сквозь листву пробивались лучи света. Много лучей. Меня успокоили, и я перестал плакать. Посмотрел на светлую полосу.

И всё вспомнил.

Девятого мая мы ждали гостей.

Мама постелила на стол белую скатерть. На скатерти стояли красивые чистые белые тарелки, стеклянные бокалы, бутылки. Мне хотелось, чтобы гости подольше не приходили, и тарелки оставались такими же белыми, чистыми. Праздничными.

Я бегал вокруг стола, мешал маме, то и дело поправляя вилки и ножи, чтобы они ровнее лежали.

— Ох, ушёл бы ты куда-нибудь! — вздохнула мама. — Пойди, погуляй. Или книжку почитай.

Я послушно побрёл в свою комнату и взобрался на подоконник. Во дворе было тихо, пусто. Солнце начинало садиться на крышу шестнадцатого дома. Дальше начиналась улица Заморенова, круто бегущая вниз, с дребезжащими трамваями, а потом площадь Восстания. А на нашем Трёхгорном валу был сквер. В одном его конце был памятник Ленину, а в другом недавно поставили рабочего с булыжником. Глазницы у этой скульптуры были пустые, и я её немного боялся.

Гости всё никак не приходили.

— Сима! — крикнула мама отцу. — Может, позвонить им, а? Шестой час уже!

…И тут, наконец, они пришли.

Мне захотелось сразу броситься в прихожую. Но я взял себя в руки и продолжал смотреть в окно, хотя ничего там интересного не было.

Вот пусть гости поздороваются, расцелуются с мамой и папой, снимут ботинки, если надо, войдут в комнату и спросят:

— А где наследник-то?

Они всегда так спрашивают. Все гости. И тогда я и выйду. Спокойно и неторопливо.

…В этот момент в комнату неслышно вошёл дядя Шурик.

— Ого-го-го! — закричал он, и от испуга у меня заколотилось сердце. От испуга я чуть не шлёпнулся с подоконника. Но совсем не обиделся. Ведь праздник начался!

Когда все сели за стол, мама вдруг спросила меня:

— Эй, а ты хоть знаешь, что за праздник-то?

Я быстро прожевал и крикнул:

— Девятое мая!

— Что вы пристали к ребёнку? — возмутился дядя Юзя из Харькова. — Всё он прекрасно знает, не хуже вас! — и он возмущённо сунул в рот кусочек селёдки.

Папа как всегда молчал и только внимательно смотрел на меня. Но я действительно знал! Сколько уже фильмов я посмотрел про войну по телевизору! Как я ненавидел фашистов — высокомерных, подлых, с вечным стеклом в глазу, и вечно говорящих по-русски с противным акцентом!

— Ну, хорошо, — сказала мама. — Давайте за победу.

Выпил и я. Я очень любил лимонад, и всегда пил его, причмокивая. Но в этот раз я даже не обратил на лимонад внимания. Так, отхлебнул немножко, и всё. Мне очень нравился этот день — тихий и торжественный. Также тихо и торжественно стояли тарелки на белой скатерти, когда гости ещё не пришли. И во дворе сегодня было также тихо. И на улице.

Мама не выдержала тишины, негромко включила телевизор. Там седой генерал что-то говорил про наших славных танкистов и артиллеристов, лётчиков и моряков. Я сразу запомнил его слова. Гости зашумели, заговорили, как обычно за столом, а я думал.

…И когда стало совсем шумно, вдруг сказал:

— Мам, а можно я скажу?

— Что скажешь? — удивилась мама.

— Тост.

Дядя Юзя засмеялся и громко закричал:

— Дайте сказать тост! Ну что вы в самом деле! Мужчина ты или нет? — обратился дядя Юзя ко мне. Но я уже не смотрел на него. Я ни на кого не смотрел. Я набрал воздуха и крикнул:

— За наших славных артиллеристов, одержавших победу в Великой Отечественной войне! Ура!

— Ура! — тихонечко закричал дядя Шурик, весёлый и молодой сын дяди Юзи. Все засмеялись и немножко выпили.

— Молодец! — смачно крикнул дядя Юзя и снова положил в рот кусочек селёдки.

— Молодец-огурец! — промолвила мама и посмотрела на папу. Папа улыбался, уставившись в тарелку.

И тогда я крикнул опять:

— За наших славных танкистов, одержавших победу в Великой Отечественной войне! Ура!

Ничего другого я придумать пока не мог. Но все опять дружно засмеялись и даже захлопали в ладоши. Только мама не смеялась. Она грустно смотрела на меня. А когда все выпили, тихо сказала:

— За нашего дядю Лёшу.

И выпила одна. Дядя Лёша был мамин брат, он жил в Горьком. Папа звал его «дядя Лёша об одной ноге». Он приезжал к нам редко, ему ведь трудно было ездить. Ногу он потерял на войне.