Юрий Милославский - Укрепленные города

Проверяют деды сумки, изредка — карманы. В случае тревожном — зовут нас: для этого есть в ихней будке телефон-вертушка.

— Как дела?

— Порядок… — отвечает младший дед.

Приближается давешняя шведка — в шортах, без лифчика, с огромным красным мешком-палаткой. Скорее всего, была в Нуэббе у Красного моря, загорала и перепихивалась на нудистском пляже, а теперь осматривает Стену и прочие мечети и церкви.

— Слышь, задержи ее, слышь, дед, — не выдерживает Шуки. — Мы ей организуем личный досмотр!.. Мисс, плиз, опен ер прайвет фор зе секьюрити чек!

— Заткнись, — говорит Рами.

Шведка проходит. Деды только потолкли пальцами ее мешочище, а возиться заленились.

— Надо смотреть, как положено! — Рами злой, как собака, со вчерашнего вечера: баба не дала. — Я за вас проверять не обязан! Когда рванет возле Стены — это на вашей совести будет… Думаешь, араб придет с четками и Кораном? Вот такие блядюги и проносят, туристы, шмонька их матери!

Деды расстроились. Один даже порывается бежать за шведкой.

— Перестань, — вмешиваюсь я.

Рами смотрит на меня в упор, но придраться не к чему: берет на голове, ботинки зашнурованы до последнего глазка, и конец шнурка спрятан — все по уставу. Но Рами не даром профессионал.

— Так, — произносит он, и я знаю, что сейчас будет. — Ави, ты сидишь здесь до вызова (час!), а мы продолжим обход вдвоем.

Имеет право, шмонька его сестры! Придется час нюхать канализационные работы и помогать дедам лазить по сумкам…

Рами и Шуки уходят, а я ставлю винтовку между колен, берет снимаю — и под погон, сажусь на ступеньку. Стена внизу, и возле нее по случаю буднего дня человек десять: семеро с женской стороны и трое — с мужской.

Деды сочувственно глядя на меня, предлагают закурить, пожевать лепешку с острой набивкой. Трушу с ними туристов и местных около получаса, дышу дерьмом. Мэра бы сюда на день, обормота жирного!..

— Я пойду к Стене, — деды приятно удивлены: молодой, из красной России, а в Бога верит, а сколько времени в Стране, а откуда, а сколько лет…

— Так я пойду.

До Стены метров сто. Получаю при подходе шапчонку из черного картона, кладу винтовку наземь и прислоняюсь лбом и открытыми ладонями к пегому камню. Не верую я сегодня ни в Отца, ни в Сына, ни в Святаго Духа, ни в нашего Того, что сотворил небо и землю, сломал меня пополам, так что от хруста собственного станового хребта ничего другого не услышишь…

Нахожу я в кармане ручку и клок писчий пишу записку Сломавшему — для запихивания в щель между камнями Стены. «Спаси Господи, всех, кого люблю:…,…,… и Анечку Розенкранц».

— Слава, я вчера днем, когда тебя не было, читала воспоминания о Пушкине. Как ты думаешь, царь Николай все-таки трахнул его жену?

— Слушай, Аня, там что, больше ничего не написано?! Что за идиотский детский интерес — кто кого трахнул…

— Солнышко, не сердись, я просто так, я думала, что ты знаешь, ты же все знаешь…

— Хорошо. Давай как-то поедим, придем в норму. Сегодня в семь придут Липский, Розов, возможно, Минкин…

— Слава, ты двинулся. Зачем тебе эти сионисты?! Нет, все правильно, надо уезжать, если чувствуешь себя евреем, но они страшно противные!

— Видишь ли, Аня, если всерьез, то это все не так просто. Тебе сегодняшнее ночное песнопение не дало разве толчка?! Национальное пробуждение — это не очередная выдумка. Мы как-то не сознаем, что оно — здесь, часть нынешней жизни.

— Слава, а что им от тебя надо?

— Они придут… в гости. Аня, я тебя как-то просил…

— Что, Слава, что?

— Сначала подумать, а потом — говорить.

Плотников знал Минкина по всяким ученым компаниям. Двух других — видел, но не беседовал. Вот и фамилии их завершали читанные по нерекомендованным к употреблению радиовещательным станциям письма со странным для Плотникова повтором: «Мы, советские евреи, желающие выехать в государство Израиль на постоянное место жительства…» И далее — что требуется. А что требуется?

Их, писем, вдруг стало так много — по всем адресам, по всем каналам шла невидимая Плотникову возня. Нет, не возня, но — некие пертурбации, смещения, откровенный вызов полковнику Бонду — так, будто советские евреи, желающие выехать на это самое место жительства и поддерживающие их сенаторы — о существовании полковника не подозревали… Когда хотел Плотников признаться честно, что интересно ему во всем этом деле, то вылезал на поверхность вопрос, стыднее которого не придумаешь: «А почему их не сажают?»

Ни одного закона не зная, ни одной книги не читая, лишь живя на свете, где человек сам себя три раза в день ест и приговаривает: «Вкусно», нельзя было понять это. А читая и зная — еще невозможней. Плотникову, и никому другому, следовало выяснить, что происходит…