Андрей Левкин - Голем, русская версия

Вот они сидят, изредка меняя положения тел друг относительно друга. В окно легко задувает сквозняк. На плите пощелкивает чайник. Что-то между ними происходит, медленно, неторопливо. Во всяком случае — что касается Голема, он что ли в самом деле обделен естеством (затянутость очевидного процесса вызывает во мне именно такие подозрения, учитывая обострившиеся черты Галчинской). Теперь он излагает тему, которая, похоже, мне уже интересней, чем ей: рассказывает про губернаторов и о том, как с ними быть.

— Ну вот у него губерния. Допустим — дотационная. Или, наоборот, донорская, но тоже обязательно ведь с перекосом, там 95 процентов — промышленность, а еду растят 5 процентов. Им жрать все время хочется. То есть— должен быть деньгооборот, чтобы к ним харчи везли, своими огородиками не обойтись. А какие-то заводы у него там стоят, другие — скуплены. Бандитами, олигархами… бандиты хиреют, образования им не хватает. Лезут новые олигархи, но тоже налоги в регионе не платят. Нач. округа ходит, все время жрать солдатам требует. Агропром хиреет, Чубайс грозится электричество отрубить, а мазут давно уже родственникам продан по двойной цене, разницу распилив. Зима— пара городов непременно вымерзнет. А губеру тут сообщают, что законодательство надо согласовать с федеральным. Вот блин, чтоб он вообще это помнил, а того юриста, который все это ему нарисовал, в Когалым сманили.

А образование у губера? А уместное, чтобы жить именно там. И устал он от всего этого Центра, ему бы на охоту съездить, а еще жена пилит, почему про их семью до сих пор нет статьи в журнале "Профиль". А там и выборы. Местные элиты морщат лобики, на кого поставить… А не изберут, так и посадить могут. Не его, так родственников. То есть он правильно себя ведет, как там надо. А зачем ему другой ум? Тогда бы он сам в Кремле сидел и думал, как, на хер, оттуда всей этой байдой управлять.

— Все равно не понимаю, — сказал я, — как тебя в эту смурь занесло.

— Ну а что там смурного? Интересно, да и работать-то надо.

— А у тебя еще кто-то на свете есть? — спросила вдруг Галкина.

— Сестра есть, старшая. Но я ее редко вижу. Раз в месяц примерно. А так один, в общем. Есть еще женщины, бываю у них иногда, — странно, ни я, ни она не ощутили тут неловкости от лишних подробностей ответа на почти светский вопрос. Фраза про женщин должна была воодушевить Галкину (придирался я к ней), ответил-то он как-то бесчувственно.

— Слушай, — спросил я примерно тем же бесчувственным голосом. — А кем ты раньше был?

— Журналистом, — усмехнулся он. И даже плечами пожал.

Привет Куракину то есть. Только вот ответить "журналистом" было то же самое, что ничего не сказать. И не придерешься — ответил же. В этой стране все непременно когда-нибудь были журналистами. Своей жизни хотя бы, почти всегда — херовыми.

— Но зачем ты им?

— Да каким таким "им"? Работа как работа, эмоций у меня мало, никуда не рвусь. Страстей почти не имею. А раз так— кому я мешаю? Мне все эти дела по фигу, так что у меня всегда ушки на макушке: куда им до меня'.

Разговор становился нервным, тут Галчинская сказала, что пойдет домой. Голем проявил благовоспитанность и предложил проводить. Конечно, это ею и предполагалось.

Они ушли.

Я подумал вслед ушедшим о том, что она на самом-то деле была терминатором — точнее слова не найти. Определить, что именно она прекращала, нельзя, потому что это означало бы определить что-то самое важное. Она что ли уничтожала умственные построения и схемы. То есть относилась к жизни так, что все, что не имело настоящей крови, тут же прекращало быть. Не то чтобы она это делала специально, просто вот такой была.

Она не делала ничего явно, но — ей что-нибудь говоришь, она что-то отвечает — косвенное или вообще о другом, и ты вдруг понимаешь, что все, нет этой темы, пропала она, высохла. Сгинула. Переводная картинка была. Мыльный пузырь. Тут, впрочем, непонятно — всегда ли это у нее относилось к придуманному. Если нет, то тогда, получалось, она просто выжигала свою жизнь.

Так что до какой-то черты она могла приятельствовать, вести себя мило, возможно — спать с кем-нибудь, даже и не очень важно с кем, а дальше — за этой чертой — вокруг нее начиналась территория ужаса: там не могло оказаться никого. Все попадавшие туда ею уничтожались. Тогда ей становилось одиноко, и она плакала, что все они куда-то деваются. Кажется, она и сама знала о том, что устроена так.

То есть они подходили друг другу.