Юрий Козлов: Белая буква

— Женщина из кафе? — поставил сумку на пол Объемов. — Когда вы ее видели?

— Вчера случайно встретила в музее на выставке работ Каплана, — пояснила Анна Дмитриевна. — Она даже нарисовала, как туда добраться… Вот смотрите, — вытащила из сумки свернутый лист, расправила на столе. — Это совсем рядом.

— Каплан… Кто это? — Он жадно уставился в нарисованный Каролиной план проезда в неведомое Селище.

— Великий художник, он рисовал в блокадном Ленинграде, — с сожалением посмотрела на него Анна Дмитриевна. — А вообще, он родом из Белоруссии, жил в местечке недалеко от Рогачева… Эта женщина была так любезна, что согласилась меня там встретить и все показать. У нее на хуторе какие-то дела…

— Во сколько? — перебил Объемов.

— Что — во сколько? — Похоже, доктора искусствоведения удивил внезапный интерес к развалинам усадьбы Тышкевича жлоба, не знающего, кто такой Каплан.

— Во сколько вы договорились?

— Она сказала, чтобы я постаралась к девяти, потом она должна уехать.

— Селище… — вытащил из сумки карту автомобильных дорог Белоруссии Объемов. — Где же это? Ага! Селiшча‑2… Анна Дмитриевна, место называется просто Селище или Селище‑2?

— Позавчера утром, — отвлек его от изучения карты благоухающий дорогой парфюмерией Фима, — я переговорил с директором издательства «Лумина». Они издают современную художественную литературу, иногда даже на русском. Это одно из крупнейших издательств Молдавии…

— Молодцы!

Объемов установил, что неприметное Селище‑2 находится недалеко от Ивье, куда они вчера ездили. Самое удивительное, что рядом проходило шоссе, по которому он собирался ехать до Молодечно, чтобы потом уйти на Витебск, откуда рукой подать до родного Невеля. Сама судьба звала писателя Василия Объемова в Селище‑2.

— Я пыталась вызвать такси…

В голосе Анны Дмитриевны проснулась надежда. Она недовольно косила очками на Фиму и даже пыталась бочком-бочком оттереть его от стола.

— Они сказали, что смогут только через полчаса, а оплатить надо в оба конца. Ждать в Селище согласились только тридцать минут. Якобы больше нельзя по инструкции. Назвали какую-то несуразную цену — я не смогла перевести в рубли. Первый автобус из Лиды в ту сторону отходит только в одиннадцать тридцать. Я точно не успею!

— Мне нужны три твои последние книги, — продолжил Фима, игнорируя маневры Анны Дмитриевны. — Сначала напечатают на русском небольшими тиражами. Если тиражи окупятся, переведут на румынский. У них налажено, переводчики хорошие, еще советской школы. Где румынский, там и итальянский с испанским и португальским. Я, как член попечительского совета издательства, попросил их подготовить контракт. Они вчера прислали, я утром распечатал на ресепшен. Черт! — Он сверкнул из-под белоснежного манжета сапфирами на часах. — Контракт на молдавском, я хотел тебе перевести, объяснить, что и как. Понимаю, Молдавия в сравнении с великой Россией — ничто, но это шанс, Вася! Меня узнали в Европе только после перевода на испанский. А сейчас включили в издательскую программу Евросоюза, издают в двадцати восьми странах.

— Ну, мне-то это никак не грозит, — возразил Объемов.

Он давно не слышал волшебных слов: тиражи, перевод, контракт.

— Почему? Ты критикуешь власть, ратуешь за свободу и демократию… в широком, так сказать народном, понимании. Не рвешь пасть за православие, не ругаешь гомосеков…

— Гомосеков? — удивился Объемов. — А… евреев?

— Евреев сейчас можно, — махнул рукой Фима. — Вдруг прокатит, а, Вася? Это же лотерея. Если я просочусь на следующих выборах в Европейский парламент, то обязательно попрошусь в комиссию по толерантности и культуре, кажется, так она называется… Мы с тобой сейчас сядем, выпьем по чашечке кофе, посмотрим контракт, ты дашь мне свои книги, а потом…

— Селище… — Объемов неожиданно вспомнил помятый жестяной, партизанский какой-то указатель «Селiшча‑2 — 26 км» на грунтовой лесной дороге по пути в аэропорт. — Я знаю, как туда ехать! Анна Дмитриевна, мухой в машину! Я довезу, а обратно вы как-нибудь… Да на автобусе, который из Лиды в одиннадцать тридцать! Он же поедет обратно?

— Подожди-ка, — склонился над картой Фима, — это же совсем рядом с аэропортом в Ивье, где мы вчера были.

— Да-да, Ивье…

Слова товарища как будто не доходили до сознания Объемова. Он не верил в предстоящие переводы и европейскую известность. Мир, где процветал молдавский поэт Серафим Лупан, некогда сочинявший стихи о Ленине, был устроен так, что туда не было пути русскому писателю Василию Объемову, не написавшему о Ленине ни строчки. Какие переводы? Какой контракт? О чем он? Объемов был готов допустить, что результативному Фиме чего-то от него надо, если бы наверняка не знал, что у него нет ничего, что могло бы понадобиться Фиме. Результат Объемова был ноль! Хотя, подумал он, правильно приставленный к цифре, ноль увеличивает ее в десять раз, а неправильно — превращает ее в ноль. Но зачем Фиме мой ноль?