Марсело Фигерас - Камчатка

Но имелись и минусы. Например, мамины пристрастия в области кино. Жизненный опыт подсказывал мне: впереди два часа мучений. Или того больше, как вышло с «Звуками музыки».

Обычно мамины любимые фильмы не вызывали у меня никаких эмоций – и это в лучшем случае. Между тем к кинематографу она относилась трепетно. Кино любят все – но не до такой же степени, чтобы держать на тумбочке у изголовья портрет Монтгомери Клифта! В кинотеатре мама вела себя совсем как Гном в церкви. Все ее переживания усиливались многократно. Вперив глаза в экран, она напряженно следила за действием, стараясь не упустить ни одной детали, а иногда даже изумленно разевала рот: в темном зале мама не боялась показаться дурочкой. И потому со мной она обходилась как проповедник хотела обратить меня в свою веру, заразить собственным энтузиазмом, приобщить к религии, которая превращала своих адептов в ходячую энциклопедию, втолковать мне, что сидеть в темном помещении с кучей других людей и пялиться на освещенную белую тряпку – высокоинтеллектуальное занятие. Как и все проповедники, она меня нервировала. У меня просто в голове не укладывалось, что можно верить так истово. Кино мне очень даже нравилось, но пакетик арахиса в шоколаде, купленный в буфете перед сеансом, был для меня важен не меньше, чем собственно фильм.

Итак, каждый поход в кино с мамой превращался для меня в испытание. Во-первых, надо было изо всех сил бороться с дремотой. На «Звуках музыки» я отоспался вволю, как никогда в жизни, но это мне дорого обошлось. Мама дала понять, что я ее предал. Практически опозорил весь наш род. (Неужели Траппы – наши троюродные дядюшки и тетушки? Что ж мне раньше не сказали?) Во-вторых, восторгаться следовало, осторожно подбирая выражения. Мама заранее мне сказала, что «Марселино – Хлеб-и-Вино» – просто чудо что за фильм. И очень обиделась, когда я брякнул; «Такого ужаса я еще не видел». Я попытался объяснить: «ужас», потому как сюжет ужасный, в смысле страшный, а не оттого, что фильм очень уж плохой, но слово – не воробей… Мама холодно процедила: «Спокойной ночи». Спал я с включенным светом, но мне все равно приснилось, будто деревянный Христос гоняется за мной по бесконечным коридорам, чтобы привязать меня к своему кресту, а самому освободиться.

Вопреки моим предчувствиям, «Пикник» оказался вполне ничего. Крохотный городок. Милая девушка с пышной грудью, Ким Новак. Она обручена с богатым, но глаза у нее почему-то грустные-прегрустные. И тут появляется другой парень, Уильям Холден, намного симпатичнее богача, но совсем нищий – ему даже на чашку кофе не хватает. Как и следовало ожидать, Ким Новак и Уильям Холден влюбляются друг в друга. С ним она чувствует себя счастливой. Ему же рядом с ней кажется, что он – первый богач во вселенной. Меня коробило лишь одно: все время подчеркивалось, как герои молоды. В моих глазах они были совсем уже немолодые. Такие же, как мои родители, или даже старше.

Во время первой рекламной паузы мама принесла еще печенья. Вторую просидела рядом со мной и произнесла какую-то невнятную фразу – мол, как сильно фильм отличается от ее воспоминаний о нем. Я не очень понял, что она имела в виду, поскольку мама выразилась с необычной для нее расплывчатостью; наверно, подумал я, она хочет сказать, как трудно смотреть фильм по черно-белому телевизору с зернистым изображением, да еще и с рекламой вина «Гаргантини» каждые три минуты.

Наконец герои «Пикника» отправились на пикник. Там собрались все: Ким Новак, ее семья и жених, богатый отец жениха, учительница – старая дева, ее многолетний поклонник и, конечно, Уильям Холден. Помню, как Холден танцевал на бepeгy реки – по мне, просто умора; предполагалось, вероятно, что танцует он хорошо и своим танцем обольщает Ким Новак, но, по мне, плясал он как дурачок полоумный, – взрослый дядька, а так позорится! – и мне стало так смешно, что я чуть было не отважился сострить по этому поводу. Я покосился на маму и увидел, что она плачет. Плачет по-настоящему – лицо мокрое, словно она только что приняла душ, – и совершенно беззвучно, а плечи у нее судорожно вздрагивают, как кузов «ситроена».

Я спросил, что с ней («Мама, ты что? У тебя ничего не болит?»); она помотала головой, но продолжала плакать, не отрывая глаз от телевизора. «Мама, я тебе клянусь, фильм мне нравится, серьезно, правда-правда», – и тут старая дева Розалинда Рассел порвала рубашку у Уильяма Холдена и выставила его на смех, и я спросил себя, уж не плачет ли мама загодя, иногда заранее начинаешь переживать, когда чувствуешь, что в книге или фильме вот-вот произойдет что-нибудь плохое, так у меня было с книгой про Гудини, – и это меня на время успокоило, а мама обняла меня и сидела молча до конца фильма, до счастливого конца (тогда отчего же эти слезы? Отчего этот дождь?). Она поцеловала меня влажными губами и сказала: «Спокойной ночи, сердечко мое», и ушла, а я остался на диване один, с глазу на глаз с диктором. Президент то-то и то-то, военно-морской флот трам-тарарам, новые экономические меры, решительно подавлять подрывную деятельность безродных радикалов, ликвидировано столько-то боевиков, Тукуман, доллар. Все как обычно.