Кирил Бонфильоли - ГАМБИТ МАККАБРЕЯ

(Д) Его снова будят — на сей раз это делает грубый некрасивый мужчина, и настолько неучтивым образом, что я не могу описать его в повествовании, предназначенном для семейного чтения.

(Е) Посему, исполнившись негодования, желчи, злости и т. д., получатель метит смертельным выпадом карате в своего мучителя, не осознавая, насколько обессиливают последствия удара по кумполу, начисленного ему профессионально. С.В.К. пролетает в нескольких вялых дюймах от цели. Некрасивый малый даже не улыбается: он лупит лопатообразной ладонью пациенту по сусалам — вперед и назад, вдоль и поперек. В Бруклине, насколько я понимаю, это передается буквосочетанием «хлопушки-хоп, шмяк, бац».

(Ё) Горько зарыдав от стыда и ярости, получатель валится на ковер. Некрасивый малый сострадательно подымает его на ноги, прихватив за клок волос.

Все вышеописанное произошло со мной в означенном порядке, и в доказательство могу предъявить парочку неврозов. Меня доставили в уборную, иначе туалет — нет, погодите, в США это называется «ванной» — и позволили стошнить, умыться и, как выражалась моя бабушка, «оправить вуальку». (В завещании я отписал свою коллекцию эвфемизмов Национальному тресту. [122])

Мне стало несколько получше, однако негодование мое не ослабло ни на йоту. Меня заверяли, что многие приемлют затрещины по барабану с невозмутимостью. Кое-кто, осмелюсь сказать, положительно рад эдаким карамболям, полагая их незаменимым средством медитации; иные упрекают себя за то, что недостаточно любили своих собратьев. Я таким никогда не был. Получение зуботычин и колотушек неизменно наполняет меня довольно иррациональным раздражением. Нам, тучным трусам, едва перевалившим за середину жизни, осталось крайне мало недорогих развлечений: яростное негодование — при условии, что кровяное давление у вас не хуже 120/80, — равно дешево и приносит удовлетворение.

Стало быть, перед вами возник разъяренный и неумолимый Маккабрей, коего физиономия утерта, а брюки подтянуты крупными некрасивыми мужчинами, и коего полувнесли в затемненную комнату и вывалили в изумительно удобное кресло. Он — я — смутно и роскошно поярился минуту или две, пока сон не подкрался к нему — мне — черной пантерой и не вонзил свои милостивые клыки в то, что осталось от Маккабреева мозга. Воспоследовали любопытно восхитительные сны с участием перезрелых школьниц — довольно не подходящие для сих целомудренных страниц. (Часто отмечалось, что мужчины перед лицом неминуемой смерти на поле битвы или даже на самой виселице истово ищут утешения в половом акте. То же применимо и к похмелью обыкновенному: сырое яйцо, взбитое с «табаско» или вустерским соусом, — полезное плацебо для похмельного новичка; пинта выдохшегося теплого эля — особое рвотное средство, живая или мертвая вода для обладателей чугунных желудков; а парочка крупных бренди отличает закаленного пьянчугу, которому известно, что для скорейшего возвращения к человечеству ему потребно проверенное и надежное средство. Можете, однако, рассчитывать, что единственное королевское средство, коего достойны мы, люди железные, — это энергичные пять минут того, что Джок невоспитанно называет «трахогузкой». Положительно гарантирует очистку даже самого инвазированного мозга от паутины; ни один дом не должен обходиться без этого средства. Попробуйте завтра же. Не стану делать вид, что его можно приобрести у почтенных аптекарей, но отдел записи актов гражданского состояния вы найдете в большинстве крупных населенных пунктов. Я отвлекся, я знаю, но с пользой: одни эти мои слова стоят тех денег, что вы уплатили за входной билет.)

Те любопытно восхитительные сны, о которых я говорю, внезапно оборвались потопом ослепительного света и парой-другой мягких встрясок за плечо. Я размежил неохотные веки, приподнялся и сел, обратив свой взгляд сначала на плечетрясца, который оказался самым маленьким и толстым из моих некрасивых гонителей. Выглядел он несчастным. Я грозно пожрал его глазами, затем обозрел свой фронт и за акром стола из черного стекла засек мерцание извиняющихся лицевых черт. Когда взор мой сфокусировался, в извиняющихся чертах я признал полковника Блюхера.

— Эй, мистер Маккабрей, с вами все хорошо? — спросил он, вроде бы — с тревогой.

— Гррр, — проворчал я, ибо ни «да», ни «нет», похоже, истинному положению не отвечали.

— Послушайте, мистер Маккабрей, мне в самом деле очень, очень жаль, что вас как бы, э-э, немножечко тряхнули…