Кирил Бонфильоли - ГАМБИТ МАККАБРЕЯ

Джока врасплох не застать — его рипост был подобен молнии:

— И «алку-зельцер», я так прикидываю?

Шах, мат и гол — как обычно.

— И молю тебя — посоли мне яйца, — ответил я в смысле признания поражения. — Я всегда увлекаюсь и все порчу. И пожалуйста, не забудь: к яйцам — тонко смолотый белый перец, а не грубый помол из «руби». (Чиприани из бара «У Гарри» в Венеции как-то растолковал мне, почему официанты из тех, кто классом повыше, называют эти огромные перцемолки «руби» — в честь покойного достославного бразильского повесы Порфирио Рубирозы. [37] Порфирио Рубироза Ариса (1909–1965) — доминиканский дипломат, автогонщик «Формулы-1» и международный плейбой. Крупные перцемолки действительно называют «рубирозами» — в честь его члена, по свидетельству американского писателя Трумэна Капоте, «11-дюймового, толщиной в мужское запястье». Сам я этого не понимаю, ибо разум мой девствен.)

Джок сделал вид, что не слушает; это очень легкий в исполнении трюк, особенно если вышло так, что вы и впрямь не слушаете; к тому же — очень несправедливо по отношению к нанимателю, который бьется в тисках пробуждения, стараясь вырваться на поверхность бодрствования.

«Чтоб его», — подумал я с горечью. После чего — вспомнил.

— Кстати, Джок, — молвил я мимоходом… (Если вам случалось работать участковым, боже упаси, терапевтом, вам чересчур хорошо знаком этот гамбит «Кстати, доктор». Действует он так: малый несколько озабочен, ибо его левое яичко только что позеленело, поэтому он отправляется к живодеру-терапевту и жалуется на головные боли и запор. Забрав выписанные рецепты, направляется к двери, а там, уже возложив длань на дверную ручку, оборачивается и мимоходом бормочет: «Кстати, доктор, вас это может и не заинтересовать, но…») Итак: — Кстати, Джок, — молвил я мимоходом, — миссис Маккабрей желает застрелить Королеву.

— Ну, мистер Чарли. Сколько, вы сказали, яиц — два или три?

— Королеву, — стоял на своем я.

— Ну да, я слышал. Вы про того пожилого фраерка, что рулит клубом для додиков в сторону Туикнема? Пришью завтра вечером, страху нет. Двадцатку только дадите на старую пушку, чтоб выбросить не жалко. Я свой «люгер» тратить на него не стану.

— Нет-нет, Джок, я имею в виду Ее Величество Королеву Елизавету Вторую, кого хранит господь и на ком никогда не заходит солнце, и так далее.

Он умолк; любой, кто с ним не знаком, запросто решил бы, что он думает.

— Джок, — молвил я жестко через некоторое время. — Твой стеклянный глаз подтекает. Умоляю — вынь его и хорошенько протри.

— Это не течь. Это я плачу, — ответил мой камердинер, стыдясь, но дерзя.

— Э?

— Ну это ж, она ж славная дамочка, нет? Пивом, конечно, меня не угощала, но и вреда никому не делала, правда?

Я знаю, как справляться с риторическими вопросами: на них не отвечают.

— А нельзя вместо нее прикончить графа…

— Нет!

— …или принцессу — ну, то есть никто и не…

— Ко-ро-ле-ву, — твердо сказал я. — Поличным причинам, как то: страх, трусость, патриотизм и тому подобное, — я также, как и ты, не настроен выполнять это подлое деяние, однако деянию подобает быть свершенным, уверяет нас международная политика. Равно как и моя жена. Два яйца, пожалуйста.

— Два яйца, — пробурчал он, волоча ноги прочь из комнаты.

С какой приязнью бы я снова окунулся в негу невинного сна — однако за проушину меня тянула настоятельность великого момента, к тому же Джок дуется, если яйца остывают. Я съел их — все до крошки, хотя от совершенства они были далеки. А пока ел, я планировал.

Час спустя, небрежно облачен и намеренно небрит, я отправился на консультацию к моему оружейнику. Само собой, я не имею в виду своего настоящего оружейника — тот персонаж похож на епископа и властвует над тусклым тихим заведением невдалеке от Сент-Джеймсского дворца; он способен провести грань различия между джентльменом и субъектом. Малого, к которому я направился, можно, пожалуй, назвать моим Другим Оружейником: это малый неизбывной нечестности, который продает незаконное огнестрельное оружие субъектам, а все профессиональные навыки его сводятся к умению прилаживать новые стволы к пистолетам, побывавшим в небольших передрягах, да отпиливать по нескольку дюймов с дробовиков. Меня он полагает кем-то вроде Благородного Джима, Вора Помещичьих Драгоценностей, и я не считаю нужным исправлять это его заблуждение. Имени моего он, естественно, не знает. Его единственные принципы: он отказывает в кредите, не принимает чеки и не продает оружие ирландцам. Последний пункт — не потому, что не любит ирландцев или их политику, а ради их же блага. Он, изволите ли видеть, не убежден, что они будут держать оружие нужным концом от себя, а ему нравится, чтобы клиенты к нему возвращались.