Калеб Карр - Убийцы прошлого

Он отпил еще немного воды и кивнул.

— Да, — выдохнул он, — в последнее время это приключается со мной все чаще. — Он откинулся назад и попытался расслабиться. — Один из самых непредсказуемых симптомов моего состояния — самопроизвольное отключение основных жизненных функций. Но оно никогда не длится долго. — Он с некоторым испугом взглянул на деревянный навес своей кровати. — Жаль, что я не могу припомнить, вижу ли в это время сны…

— А вы определили, что провоцирует приступы? — спросил я, чуть удивленный его отношением. — Не в переутомлении ли дело?

Малкольм пожал плечами.

— Вполне вероятно. Однако… — Он перекатился на живот и взглянул в окно, нахмурившись при виде «трутней». — Все там же, да? Ну, изнурен я или нет, а нужно возвращаться к Эли…

Но он не смог даже сесть.

— Никуда вы сейчас не пойдете, — сказал я. Он потянулся за шприцем, но я отобрал его. — Не думаю, что вам показано самолечение, приводящее к нервно-паралитическому кризису.

Еще в первую нашу встречу я понял, что гордость для Малкольма превыше всего; он желал бы забыть о своей беспомощности и, скрывая свою слабость, шел на нечеловеческие усилия. Поэтому я не знал, как он отнесется к моим врачебным предписаниям. К моему удивлению, он ответил полным признательности взглядом, словно мальчик, которому вместо школы позволили остаться дома.

— Хорошо, — сказал он спокойно. — Но мне понадобится кресло. — Он, казалось, даже воспрял, услыхав, что его принуждают отдохнуть. Но я знал, что в этом он никогда бы не признался, поэтому лишь кивнул и подкатил инвалидное кресло к кровати, позволив ему взобраться на него самому. — Спасибо, Гидеон, — сказал он, и это была благодарность за то, что я не пытался ему помочь.

— Скажите лучше спасибо, что о вас так беспокоится сестра, — сказал я. — Бог знает сколько бы вы пролежали на полу, если бы она не попросила меня спуститься. И кто знает, в каком состоянии мы нашли бы вас?

Взмахом руки Малкольм признал справедливость этого утверждения. Затем после секундной паузы он взглянул на меня с явным любопытством.

— Вы с Ларисой… наверно, вы сильно нравитесь друг другу. — Предположив, что он еще не до конца пришел в себя, я натянуто улыбнулся. — Каково это? — спросил он.

Я ожидал от Малкольма вопроса о наших отношениях с Ларисой, но не такого. Его сознание все еще затуманено, решил я.

— Вы хотите знать, каково быть влюбленным в вашу сестру? — спросил я.

— Быть влюбленным в женщину, — сказал Малкольм. — И быть любимым ею — на что это похоже?

Пока он произносил эти слова, по ясности его взгляда и речи я понял, что ошибался, и что, несмотря на слабость, он прекрасно владел собой. Осознание этого придавило мой дух словно камнем. Утрата чудеснейшей из человеческих радостей была самым ужасным из всех последствий того, что Стивен Трессальян сотворил со своим сыном. Было невыразимо мучительно видеть, что Малкольм сам не мог ответить на свой вопрос, но знать причину этого было мучительней вдвое. Отчаянно пытаясь найти ответ, который не выдал бы моей горечи, я наконец произнес:

— Между Ларисой и "любой женщиной" огромная разница.

Малкольм обдумал это утверждение.

— А вы знаете это? — наконец спросил он. — Я имею в виду — эмпирически.

— Я так думаю, — ответил я. — Во всяком случае, я в это верю. Вот что важно.

— Да, — сказал он, в задумчивости дотрагиваясь до губ. — Важная вещь, не так ли? Вера…

Около минуты мы сидели молча. Слышалось лишь тяжкое, хрипящее дыхание Малкольма. Затем он повторил:

— Вера… Я недостаточно изучил ее, Гидеон. Я сосредоточился на обманах — обманах нашего века и на своих попытках разоблачить их путем обмана. Но я должен был внимательней отнестись к вере, поскольку именно из-за веры мы оказались там, где мы есть. — Малкольм оживился, и мне показалось, что это оживление вызвано тем, что мы обсуждаем волнующий его предмет, а вовсе не улучшением физического состояния. — Что же это такое, Гидеон? Что заставляет человека вроде Дова Эшкола настолько посвятить себя тому, во что он верит, что ради своей веры он готов на любое преступление?

Эта беседа несла ему забвение от боли, и я решил делать все, что от меня зависело. Вот так, в неестественном и пугающем молчании медленно плывущего корабля, окруженного и внимательно изучаемого механическими посланниками наших врагов, мы пытались обнажить ум человека, за которым охотились.

— Вера такого рода зависит, разумеется, от многих факторов, — сказал я. — Но основным я бы назвал страх.